Поэтому рытье нового отводящего русла было делом долгим и бесполезным, а захват города с помощью передвижных башен представлялось более действенной мерой и именно таким образом мы могли наиболее быстро взять Исфаган.

Поэтому, я велел рубить все деревья вокруг города и делать из них передвижные башни, а части своих воинов я поручил рушить стены Исфагана. Если бы я повел своих воинов, которым велел ломать стены, к их подножию, их бы перебили в течении нескольких часов, потому что осажденные сбрасывали на их головы град тяжелых камней и кипящее масло. Однако, если бы мои воины приблизились к стенам укрывшись внутри передвижных башен, и отвлекли защитников своими атаками, тем самым они могли добиться двух целей: проникнуть в город через стену и открыть нам навстречу ворота или же отвлекая защитников на себя, вынуждая их к схватке мешать им бросать камни на головы тех, которые находились у подножия и были заняты разрушением стены. Я сознавал, что трудно будет рушить стену такой толщины, как исфаганская, по гребню которой могла свободно проехать колесница, этого не сделать лишь с помощью кирки, тем более у ее основания. Рушить киркой такую толстую стену следовало начиная с ее верхней части.

Однако я хотел, чтобы моим воинам удалось отрыть в подножии стены достаточно глубокие ямы для закладки пороха и устройства взрыва, чтобы обрушить стену. Пердвижные башни для размещения в них воинов, были изготовлены в течении трех дней. Наши воины, заняв места в тех башнях, схватились с защитниками исфаганской крепости, обрушив на их головы множества стрел и камней. Однако всякий раз как отряды наших воинов приближались к подножию стены, чтобы начать ее рушить, защитники Исфагана, догадываясь об их намерениях, спешили обрушить на их головы множество тяжелых камней, в результате чего гибло немало наших людей.

Осадив Исфаган я понял, что город не сломит жажда или нехватка воды, так как кроме реки Зайендэ, пересекающей весь город, воды можно было добыть неглубоко копнув здешнюю почву. Поэтому я надеялся, что голод вскоре сломит упорство осаждённых, однако внутри города не ощущалось признаков нужды.

Я спросил жителей Исфагана, сколько же продовольствия должно быть у исфаганцев, если до сих пор они не испытывают его нехватки. Те объяснили, что среди исфаганцев принято ежегодно в период жатвы и молотьбы урожая, закупать его годовой запас за наличные или в рассрочку, размещать его у себя в домашних кладовых, и таким образом не испытывать беспокойства по поводу продовольствия вплоть до урожая следующего года.

Таким образом они сосредотачивали в одном месте годовой запас зерна, поэтому, только неисфаганцы могли покупать на рынке зерно или масло в обычное время года, потому что сами исфаганцы не покупают продукты для домашнего потребления в розницу, считая что это обойдется дороже. Итак, стало ясно, что во всех домах Исфагана было достаточно не только зерна и масла, но и топлива, так как его жители так же привыкли закупать годовой запас дров и угля в течении лета и осени, поэтому не следовало ожидать, что они так уж скоро начнут падать от голода. Тем не менее можно было надеяться, что начиная с конца лета в городе начнет ощущаться нехватка продовольствия и топлива.

Я не мог держать войско численностью в сто двадцать тысяч человек под стенами Исфагана так долго, пока не наступит конец лета, помимо связанных с этим расходов на содержание войска, меня беспокоила обстановка на севере. Я знал, что в Хузестане меня ожидает встреча с серьезным врагом, который попади я в его руки, подверг бы меня самым жестоким пыткам. Так же было мне ведомо, что Азербайджаном правит сильный шах, и если объединятся правители Хорасана, Севера и Азербайджана, им удастся собрать против меня достаточно сильное войско. Поэтому мне надо было быстрее определиться с Исфаганом и, если позволит время года и погода, направиться в Шираз и ткнуть носом в землю султана из династии Музаффари, а если сложится неблагоприятная обстановка, то идти назад в Мавераннахр.

Однако исфаганцы яростно сопротивлялись. Им удавалось быстро заделывать пробоины, устраиваемые нами в стенах тем самым лишая нас возможности попасть внутрь города. Мои воины находящиеся внутри движущихся башен бились с защитниками, находившимися на стенах, отвлекая их, чтобы создать возможность тем из моих воинов, на которых была возложена задача устроить углубления в стенах для устройства взрывов.

Как я упоминал, защитники обрушивали на головы наших воинов, занятых устройством тяжелые камни, убивая многих из их. И даже когда нам удавалось произвести взрыв, в результате которого повреждалась часть стены, исфаганцы быстро воздвигали в том месте новую стену из кирпича и камней. Опыт научил нас рыть углубления для закладки пороха в основание стены в ночное время, в темноте исфаганцам не было видно наших воинов и поэтому они не могли сбрасывать камни на их головы. Однако стук наших лопат привлекал их внимание, и вскоре сверху стали опускать на веревках горящие факелы, тем самым освещая подножие стен, и вновь на головы наших воинов летели камни. Из битвы за Исфаган я вынес еще один урок, а именно необходимость натаскивать и обучать соколов.

Когда я пришел в Исфаган, то увидел, что целыми днями в небе над городом кружатся стаи голубей. Жители Садэ говорили мне, что исфаганцы любят голубей и с детства приручают и обучают их, но я не знал, что эти голуби служат средством передачи посланий из одной местности в другую. Именно с помощью голубей исфаганцы узнали о том, что я приближаюсь к их городу и сумели вовремя подготовиться к обороне, и не вызывало сомнения то, что, тем же способом они запрашивают о помощи другие города. Голубь имеет привычку, где бы не находился, лететь к родному насесту и если голубя, гнездо которого находится в Исфагане, выпустить в пятнадцати фарсангах от него, он полетит именно в том направлении, к родному гнезду.

Исфаганцы с помощью своих голубей были хорошо осведомлены обо всём, что происходило в самых отдаленных районах и отправляли свои сообщения в самые далекие места. Единственное средство против такой опасности — это сокол, для которого почтовый голубь — привычная добыча, он помешает ему попасть по месту назначения и я решил, что с того дня во всех походах меня будет сопровождать соколиный выводок, чтобы с его помощью перехватывать почтовых голубей противника. Исфаганцы своим упорным сопротивлением сильно разгневали меня, и я велел прикреплять к стрелам мои послания и забрасывать их в город. В них говорилось, что когда я захвачу город, то никого не оставлю в живых. Эта моя угроза была несколько преувеличенной, так как при захвате городов я воздерживался от убийства ученых, искусных ремесленников и поэтов и считал, что нельзя касаться их сталью оружия.

Мне рассказывали, что в Исфагане есть искусные мастера, которые изготавливают бесподобные клинки и шлемы и что исфаганские клинки славятся по всему Фарсу и Ираку. Я подумал, что мне нужны такие искусные мастера, и что их необходимо увести в Мавераннахр, чтобы там они изготавливали добротные клинки и шлемы для моего войска и одновременно обучали в своих мастерских учеников из Самарканда, Бухары и Кулдара.

Прошла весна, наступило лето и не чувствовалось, чтобы исфаганцы начали испытывать нехватку продовольствия или что они намерены добровольно открыть ворота. Часть моих воинов заболела и я обратил внимание на то, что причиной их болезни является вода, так как в Мавераннахре так же была распространена эта болезнь — когда весной и летом население районов, где вода является опасной для здоровья, заражаются той болезнью, исфаганцы называли ее болотной лихорадкой (Тимурпенг ссылается на то, что болотная лихорадка есть следствие плохой, опасной для здоровья воды и становится ясным, что иранские лекари в старину считали, что малярией заболевают через заразную воду, европейские лекари того же времени так же считали источником малярии стоячую воду, и в персидском языке тех времен термин «плохие вода и воздух» свидетельствуют о взглядах наших медиков той поры. — Переводчик). Иногда я подумывал не прекратить ли осаду Исфагана и направиться в сторону Фарса для войны с его правителем, однако я понимал, что оставлять в тылу такую укрепленную крепость как Исфаган при намерении идти на Фарс — это безумие, ибо эта крепость может стать неодолимой преградой на моём обратном пути.

Порой я спрашивал себя, не лучше ли вернуться в Мавераннахр и в следующем году попытаться еще раз взять Исфаган, однако гордость не позволяла мне пойти на то, чтобы возвратиться, не взяв Исфагана.

С наступлением лета река Зайендэ хоть и обмелела, однако в ней еще было немало воды и войско мое не могло проникнуть в город по ее руслу. Мне пришла в голову мысль изменить русло реки и по осушенному дну войти в город, для чего я послал нескольких зодчих с отрядом воинов, чтобы они изучили такую возможность на месте, осмотрели берега реки, и сказали, где можно было бы отрыть новое русло и отвести воды Зайенде-руда из существующего русла.

Как я ранее упоминал, река Зайендэ текла с запада по направлению к востоку, и мои зодчие направились На запад, чтобы осмотреть прилегающие к ней места, через три дня они вернулись и рассказали, что берега Зайендэ к западу довольно высокие, и воды реки не достигают их краев, поэтому, если мы захотим рыть новое русло, то придется привлечь большое количество людей, и что уйдет много времени на то, чтобы мы могли сделать один из берегов более пологим, чтобы вода из реки устремилась в низину по обеим сторонам реки. Мнение зодчих было тем же, что и в начале, то есть они говорили, что воды реки можно отвести, но устройство нового русла требует большого труда, тогда как моих воинов одного за другим валила болезнь, и по совету лекарей я отправлял их подальше от Исфагана, в селение под названием Мурчэ, где вода не представляла опасности для здоровья.

Постепенно в Исфагане стала ощущаться нехватка продовольствия, но жители еще не дошли до такого состояния, чтобы согласиться на сдачу города. Они надеялись, что длительная осада утомит меня и я вынужден буду оставить эту затею и уйти. Я оставался под Исфаганом так долго, что прошло лето и начали дуть холодные осенние ветры. К этому времени русло реки Зайендэ настолько обмелело, что по нему в город без труда можно было пройти не только верхом, но и пешком. Я удалил девять тысяч своих воинов по причине заболеваний, кроме того, пять тысяч из них погибло в различных стычках с осажденными, таким образом, у меня оставалось сто шесть тысяч воинов.

Перед штурмом я разделил пятьдесят тысяч воинов на два отряда, каждый численностью по двадцать пять тысяч человек, их я оставил в качестве резерва снаружи города. Военачальник, намеревающийся идти в наступление должен создать резерв с тем, чтобы при обострившейся обстановке ввести в бой свежие силы. Неумно бросать в бой все имеющиеся в наличии силы, так как при этом устают все, и все одновременно подвержены опасности. Оставшееся войско я разбил на три соединения. Одному из них я велел прорваться в город с востока через русло реки на её выходе из города, второму — по руслу на входе реки в город, а третье соединение должно было постараться разрушить городскую стену при помощи взрывов. Я знал, что узнав о нашем прорыве в город по руслу реки, часть осажденных будет вынуждена оставить позиции на стенах, чтобы воспрепятствовать тому прорыву, в результате защитников на стенах станет меньше и моим воинам легче будет устроить углубления для пороха в основании стен.

На рассвете пятнадцатого джамади-уль-авваля 780 г. хиджры еще до восхода солнца, начался генеральный штурм Исфагана.

Воинам, наступавшим на Исфаган по двум направлениям, я сказал, что им ни в коем случае не следует отступать и если они все же повернут назад, их ждет смерть, «вам позволено возвратиться назад только в одном случае — после взятия Исфагана» — сказал я. Я так же приказал никого не жалеть, убивать всякого, кто окажет сопротивление, даже если это будут дети. Когда город будет захвачен, я решу судьбу той части жителей, что останется в живых, и дам указание как поступать с ними. Воины знали, что в случае захвата Исфагана их ждет большая добыча, ибо все имущество жителей достанется им. Я слышал, что женщины Исфагана красивейшие в Иране, и я обещал своим воинам, что после захвата города, все молодые и красивые женщины достанутся им. Как обычно, после того, как мои воины устремились в атаку, я остался за городом, там, где река Зайендэ втекала в него, вовсе не из боязни, а для лучшего управления войском и укрепления боевого духа воинов.