Потому как люди эти были такого высокого роста, что можно было принять их за дивов, а не рожденных людьми. У всех у них были длинные бороды, отличие было лишь в том, что у некоторых из них бороды были белыми, у других — черными, у третьих — вперемежку с сединой.
Они носили длинные халаты, закинув на левое плечо полу. Когда Гяршапс, правитель Забулистана, направился ко мне, я шагнул ему навстречу и сказал: «Глава Забулистана, я пришел сюда лишь для того, чтобы посмотреть на твой край и не имею намерения воевать». Он ответил: «Да будет благословенным твой приезд. Идем же, мы отведем тебя в приготовленный для тебя дом».
Гяршасп ответил: «Твое войско будет три дня у меня в гостях, еду для него будут доставлять прямо в лагерь, но ты сам будешь жить в моем доме, есть и спать там». Гяршасп и его спутники взгромоздились на своих быков, я же, с небольшим отрядом своих всадников, отправились в путь, пустившись вскачь от реки Хамун в сторону города.
В пути нам встречались мужи высокие ростом, с широкими плечами, длинными бородами, идущие с мотыгой на плече или пашущие на поле с помощью могучих быков. Повсюду простирались поля и пастбища, и было видно, что Забулистан — это край плодородия и изобилия. Город, представший нашим взорам оказался обширным, и в последующие дни я увидел в нем множество товаров из Хиндустана, было видно, что с той страной Забулистан поддерживает постоянные торговые связи. Гяршасп оказал мне изысканное гостеприимство и старался приятно обставить каждый миг моего пребывания. На второй день правитель Забулистана, все так же верхом на быке, а я верхом на лошади, выехали за город и достигли развалин некоего замка. Указав на них, правитель Забулистана сказал, что именно здесь появился на свет легендарный богатырь Рустам. Я спросил его, может ли он назвать точную дату рождения героя. Он ответил, что Рустам родился в этом замке полторы тысячи лет назад. После осмотра развалин замка, он повел меня к горе, сказав, что именно на нее в детстве взбирался Рустам и устраивал потасовки с орлами, а сейчас в зимнюю пору, орлы покинули ту гору и будь сейчас лето, мы могли бы их увидеть.
Гяршасп, глава Забулистана, узнав, что мне нравятся стихи Фирдоуси, пользовался каждым моментом, чтобы произносить их. В Забулистане я встречался и разговаривал также и с потомками некоторых из героев-богатырей, о которых упоминалось в стихах Фирдоуси. Разговаривая с этими рослыми жителями сельской местности, скачущими верхом на могучих буйволах и говорившими на языке фарси, я вновь и вновь убеждался в том, что нахожусь на родине Рустама. Фирдоуси в своих стихах упоминает об одном лишь Рустаме, тогда как я лицезрел в Забулистане тысячи Рустамов.
Среди диковинок, присущих Забулистану, меня удивило и то, что здесь, благодаря теплому климату и обилию воды, можно было трижды в году собирать урожай, земля здесь настолько плодородна, что население Забулистана довольствуется двумя, а в некоторые годы и одним урожаем, не испытывая нужды во втором. Эмир Гяршасп посадил меня на судно, и мы совершили прогулку по реке Хамун. Он сказал, что во времена Рустама река была значительно шире, а сегодня можно видеть, как она становится все уже и уже, ее подводные части становятся сушей и, возможно, через тысячу лет она высохнет совсем, и последующие поколения ее уже не увидят.
Я не мог дольше оставаться в Забулистане, так как мое войско уже находилось в Каъине, мне надо было возвращаться и вести войско назад. Прежде чем уехать, я спросил главу Забулистана, могу ли я нанять в свое войско какое-то количество рослых и могучих мужей Забулистана, чтобы создать из их числа отдельный отряд. Глава Забулистана дал следующий ответ: «О, Амир Тимур, ты мой гость, и хозяин обязан исполнить любую просьбу гостя, однако эту твою просьбу я не могу принять, так как уроженцы этого края не становятся воинами в чужеземном войске. Даже если я и повелю, они не сделают этого. Здесь — Иран, а иранские мужи со времен Рустама и до нынешнего времени привыкли служить лишь в иранском войске, и потому не станут они вступать в чужеземное войско».
В тот день, когда я покидал Забулистан, его глава подарил мне десять верховых буйволов и комплект боевых доспехов, состоящих из шлема, панциря, наколенников, те доспехи сохранились и поныне, ибо мне не довелось пользоваться ими, даже для меня они были слишком велики. Когда мы прощались, глава Забулистана, который уже был в столетнем возрасте, сказал: «Возможно, я больше не встречусь с тобой и покину этот мир, но прежде чем умру, я завещаю чтобы мои наследники всегда оставались дружелюбными по отношению к тебе». Я спросил его: «Если когда-нибудь я обращусь к тебе за помощью, окажешь ли ты ее мне?». Эмир Гяршасп сказал: «Я обещаю тебе дружбу, но моя помощь тебе будет обусловлена тем, что я должен знать, с кем ты собираешься воевать, если твой враг окажется и моим врагом, я помогу тебе, но если ты будешь при этом вести войну против кого-то из моих друзей, я не смогу тебе помогать».
Начиналась зима, я покидал край, где родился Рустам, чтобы направиться в Каъин со своими конниками. Когда я проезжал мимо Черной горы (Сияхкуха), сильно похолодало, причем настолько, что я начал опасаться, как бы все мы не замерзли там насмерть. Поэтому, на каждой из стоянок я отряжал воинов на сбор хвороста из которго разжигали большие костры. К тому времени начал падать снег и вся степь покрылась им. Наши проводники были настолько сведущими и опытными, что, несмотря на снег, они не потеряли дорогу и мы, перенеся множество страданий от холода, дошли наконец Каъина.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Битва за Исфаган
В ту зиму решив возвратиться в Мавераннахр налегке, свою мечеть, перевозимую на арбах, о которой я ранее рассказывал, оставил в Хорасане. Так же я оставил в Хорасане некоторое количество тяжелого воинского снаряжения с тем, чтобы можно было использовать его позднее. Сына своего я отправил вперед на заготовку продовольствия и фуража, поручив ему создавать по нашему маршруту склады не только с провиантом, но и с топливом. В зимнюю пору топливо столь же насущно необходимо, что и еда. Наш путь на протяжении двадцати пяти фарсангов в сторону юга от города Туе был сравнительно легким, так как передвигались мы по долине. Но после того, как прошли Гунабад, идти стало тяжелее, так как мы достигли предгорных районов. Я не стал останавливаться в Тусе и продолжил свой путь. Но в Кучане из-за холодов я простоял пятнадцать дней, поскольку знал, что стоит мне повести войско через горы, возвышавшиеся на севере, оно неминуемо замёрзнет насмерть. Из за нашей остановки в Кучане, цены на продовольствие резко возросли, причем настолько, что цена пары лиц приравнивалась к одному дирхему. Представители населения Кучана пришла и обратились ко мне со словами: «О, Амир Тимур, если ты намерен и дальше держать здесь свое войско, то от голода умрем не только мы, но и всё твоё войско».
Между тем, спустя пятнадцать дней погода несколько потеплела и мы отправились в путь. Пройдя горный район на севере от Кучана, мы вступили в долины Туркестана, и оттуда до самого Самарканда не произошло ничего, о чем стоило бы упоминать. Вступив в Самарканд, я услышал печальную весть о том, что Самар Тархан, мой учитель фехтования покинул этот мир. Я очень был опечален той вестью, так как Самар Тархан сыграл большую роль в моем становлении — это он во время занятий фехтования связывал веревкой мою правую руку и вынуждал фехтовать только левой, требуя чтобы я представлял, что у меня всего лишь одна рука, да и та — левая. Я извлек пользу из этих уроков Самара Тархана во время войны с Тохтамышем, когда в одной из битв я был серьезно ранен в правую руку, я не мог ею двигать, и если бы не умение рубиться держа клинок в левой руке, я бы погиб в том бою. Меня спасло именно умение фехтовать левой рукой, привитое мне Самаром Тарханом. После той битвы моя правая восстановилась настолько, что я снова мог держать ею клинок и фехтовать, однако с той поры и до сих пор не могу писать ею, для письма я пользуюсь левой рукой. Доехав до Самарканда, я получил письмо от Садридина Исфагани, известного под титулом «Хакими эллахи» (Мудрец от Бога), в котором содержался его ответ о сущности фатализма и предопределении свыше. Ещё перед выступлением на Сабзевар, я отправлял Садриддину Исфагани послание, в котором спрашивал: по своей воле или же по принуждению свыше, человек живет и совершает поступки?
Эта тема является одной из важнейших среди учений о мудрости и ученые по сей день не развязали тот узел и не могут со всей определенностью сказать, сотворил ли Бог человека обречённым быть игрушкой в руках рока и предопределения или же человек волен в своих поступках и может совершать все, что сам желает. Садриддин, упоминая о сурах Корана, в частности о таких, как «Аль-Имран» и «Ахзаб» утверждал, что согласно их, человек в жизни самостоятелен, и может творить, что захочет, однако эта воля ограничена и человеку не преступить тех границ. Из пояснений исфаганского ученого я обратил внимание на то, что он не совсем хорошо уяснил смысл аятов Корана. Поскольку, содержание некоторых сур Корана очень трудно понять, кари (чтец Корана) должен много учиться, чтобы постигнуть их подлинный смысл.
Мое же мнение состоит в том, что кроме своего рождения и смерти, во всем остальном человек вполне самостоятелен и может совершать все, что захочет. И те, кто полагает, что их создали для того, чтобы жили они в несчастье и лишениях, глубоко заблуждаются, ибо несчастья их порождены их же недостаточным усердием и стараниями. И всякий, кто недостаточно усерден, будет обречен переносить страдания.
В своем ответе Садриддину Исфагани я написал, чтобы он в течении года уехал из Исфагана и поселился в Тусе, а если не захочет там жить, то пусть приезжает в Самарканд. Я не указал в том письме причины, по которой я хотел, чтобы он покинул Исфаган и переселился в Туе или Самарканд, так как не хотел, чтобы кто-либо узнал о моём намерении вскоре захватить Исфаган, ибо после Хорасана я желал присоединить к числу покоренных мною стран также и земли Ирака.
Я много удивительного слышал об Исфагане, этом старейшем из городов Ирака и я желал скорей отправиться в путь чтобы увидеть его. Одной из причин, побудивших меня к выезду зимой из Хорасана в Мавераннахр было стремление лучше подготовиться к предстоящему походу на Ирак, весной 780 года я рассчитывал быть там и достичь Исфагана. Я еще не знал, что буду делать дальше, после того, как дойду до Исфагана. Ещё не решив окончательно, двинусь ли я после того на Фарс, тем не менее я считал, что следует при случае примерно наказать султана Мансура Музафари, правителя Фарса
Высказывание такой просьбы не совсем подходило к моему званию правителя, тем не менее в доказательство своего дружеского расположения к правителю Фарса я написал ему письмо, в котором просил, учитывая, что я заболел и лекарь прописал мне лимонный сок из Фарса, прислать мне некоторое количество того сока быстро движущимся караваном или колесницей. При этом я подчеркивал, что если бы не заболел и единственным средством исцеления не оказался лимонный сок, то не не стал бы беспокоить его подобной просьбой и что конечно, если он удовлетворит мою просьбу, буду считать себя обязанным его дружескому расположению. Султан Мансур Музаффари прислал ответ, который от первой и до последней строчки был неподобающим. В начале письма он подчеркнул, что его владения — это не лавка, атгара (т. е. торговца пряностями и благовониями), чтобы спрашивать его о лимонном соке, а сам он не является ни аттаром, ни продавцом лимонного мока. Далее он добавлял: «Может ты вообразил, что являясь потомком Чингиз-хана вправе оскорблять меня, однако я должен сказать, что даже предок твой Чингиз-хан не сумел посрамить Фарс, такое тем более не удасться тебе, который в сравнении с Чингиз-ханом выглядит подобно муравью. Будь я даже аттаром или продавцом лимонного сока, все равно, не стал бы посылать тебе лимонный сок Фарса, являющийся единственным средством для твоего излечения затем, чтобы умер ты от той болезни, и чтобы не было более потомков Чингиз-хана на этом свете».
Содержание письма разгневало меня, я понял, что султан Мансур Музаффари, правитель Фарса оказался кичливым и чванливым человеком, к тому же ещё и невежей, ибо не будь он таковым, не стал бы отправлять подобного послания. Получив такой ответ, я решил, что настанет день, когда я непременно ткну султана Мансура Музаффари лицом в прах. Однако, я не мог попасть в Фарс не захватив вначале Ирака, ибо как упоминал ранее, большое войско не в состоянии пройти огромную пустыню Дешт-е Кевир, чтобы оказаться вблизи Йезда, Кермана, Фарса.