У меня был коллега и друг по имени Рич примерно моего возраста, и я решил поговорить с ним. Это оказалось непросто. Сначала я хотел ему позвонить, но мне не хватило смелости. Я написал ему сообщение, но быстро его удалил. Потом снова написал и отправил, но сразу отключил телефон, потому что жутко боялся того, что скажет Рич. Включив телефон примерно через полчаса, я увидел от него сообщение: «Я еду. Ставь чайник».

Когда Рич приехал, у меня произошел эмоциональный срыв. Я и так знал, что мне нужно сделать – поговорить с терапевтом и психотерапевтом, – и Рич это подтвердил. Он дал мне понять, что в моих чувствах нет ничего странного, потому что каждый, кто увидел бы то же самое, вероятно, и чувствовал бы себя так же. Короче говоря, Рич убедил меня в том, что понимает меня. Тот разговор стал началом новой главы.

Через две или три недели после злополучного вызова я, прислушавшись к совету жены, пошел к терапевту. Она предложила пойти вместе, но я не хотел, чтобы она видела мои слезы. Сидя в коридоре поликлиники, я думал, что не смогу обо всем рассказать. Входя в кабинет, даже хотел изменить цель визита: «О, наверное, это пустяки, но меня немного беспокоит эта родинка…» Было неловко, ведь я мужчина, а у настоящих мужчин нет таких проблем. Даже если и есть, мужчины о них не рассказывают. Кроме того, я должен был казаться сильным профессионалом, а не слабым и уязвимым.

Я сел на стул и пожелал, чтобы земля меня поглотила. Врач спросила: «Чем я могу вам помочь?» Я сидел молча примерно минуту и наконец сказал: «Я не знаю, с чего начать. Это долгая история. Я работаю в скорой помощи и увидел нечто ужасное. С тех пор моя жизнь превратилась в кошмар». Сказав это, я сразу почувствовал, как груз упал с моих плеч. Первый шаг всегда самый сложный.

Врач оказалась понимающей. Она выписала мне больничный и направила к психотерапевту, оказавшемуся потрясающим парнем. Роджер трудился в той же поликлинике недалеко от моего дома. Раньше он работал с полицейскими и прекрасно понял, что я чувствовал. Хотя разговоры с ним и помогли, я понимал, что вернуться к обычной жизни мне не удастся, пока не завершится суд.

В день судебного заседания мужчина признался в совершении непреднамеренного убийства (ранее он утверждал, что не виновен), и это означало, что свидетельские показания больше не требовались. Королевская прокурорская служба приняла его версию, согласно которой он разозлился и начал трясти девочку. Его приговорили к девяти годам лишения свободы. У меня было такое чувство, словно меня ударили в живот. Я так ждал этого момента, а оказалось, что виновному удалось легко отделаться.

Вскрытие показало, что у девочки были тяжелые черепно-мозговые травмы, разорванная печень, кровоподтеки на слизистой желудка и других частях тела. Пока она умирала, ее мать находилась под стражей в полиции, потому что ее бойфренд не сказал правду. Человек, принесший другим людям столько страданий, мог освободиться уже через несколько лет.

Я потерял веру в правосудие, но у меня не было иного выбора, кроме как принять решение суда и продолжать жить. Однако я все равно не был в порядке. Меня стали все меньше интересовать люди вокруг. Я закутался в одеяло печали и мог думать лишь о том, в каком испорченном и мрачном мире мы живем.

Время от времени мне звонили с работы, но за вопросом: «Как ты себя чувствуешь?» тут же следовал: «Когда планируешь вернуться?» или «Можешь прислать еще один больничный лист?» Никто ни разу не спросил: «Можем ли мы чем-нибудь тебе помочь?» Я уверен, что людям было не все равно, но они этого не показывали. Мне ни разу не сказали не беспокоиться о длительном больничном. Как раненый солдат, которого утащили с поля боя, я чувствовал вину за то, что мои товарищи все еще на передовой.

Психическое расстройство заставляет страдать не только самого пациента, но и его близких. Жена пыталась достучаться до меня, но мне это было неинтересно. Вскоре наш брак начал разваливаться. Я присутствовал в жизни семьи физически, но не духовно. Эми видела, что я страдаю, и пыталась помочь, однако я отстранился от нее, и ей тяжело было с этим справиться.

Однако Роджер стал для меня маяком во время бури. Он копнул так глубоко, что мы обсудили мою жизнь еще до удара ножом. Как только он приоткрыл крышку того самого ящика, все начало вываливаться. Он помог мне осознать, что жизнь похожа на дом: фундамент – это ваше детство, которое вы провели с родителями (к счастью, мой фундамент был прочным), а каждый последующий год – это ряд кирпичей. Какие-то ряды состоят из крошащихся кирпичей и плохого цемента, и если не обращать на них внимания и продолжать строить, здание в итоге развалится. Именно это и произошло со мной. Раннее отцовство, колото-резаные ранения, убитая женщина, мертвый ребенок, повешенные, утопленники, умершие от передозировки наркоманы, жертвы автомобильных аварий, люди с остановкой сердца – все это наслаивалось, а потом рухнуло. Теперь мне нужно было разобрать руины и заново построить дом.

Роджер посоветовал мне направить энергию, которую я не потратил на дачу показаний в суде, на то, чтобы изменить что-то в другой области. Он посоветовал мне поговорить с менеджером перед возвращением на работу. Примерно через четыре месяца, когда я стал чувствовать себя немного лучше, я договорился о встрече с менеджером. Он настоял на том, чтобы при разговоре присутствовал HR-специалист, потому что, вероятно, думал, что я хочу подать жалобу. Я вовсе не собирался этого делать.

На встрече я объяснил, что после того страшного вызова у меня развилось посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) и что скорая помощь, по моему мнению, не оказала мне достаточной поддержки. На самом деле она вообще меня не поддержала. Менеджер посочувствовал мне, а затем сказал: «Если вы не справляетесь, то, возможно, эта работа не для вас».

Меня ошарашил его ответ, и я не мог понять, почему он так не хочет мне помочь. Я надеялся, что стою чего-то. Я сказал, что дело не в том, что эта работа не для меня, а в том, что у меня был тяжелый период и мне нужна его поддержка. Однако именно в тот момент я решил, что если начальство ничего не может сделать в таких ситуациях, то это сделаю я.