— Спасибо, Шумахер, — треплю его по голове, — ты-настоящий друг, — протягиваю ему руку и голубоглазый ее уверенно пожимает.
Я тронут. Да что уж там говорить, меня буквально размазали по стенке и ткнули в свое же говно лицом, указывая на никчемность и тупость. Маленький ребенок оказался гораздо великодушнее и мудрее нас, взрослых людей. Вот, у кого нужно учиться жизни: любить безусловно, радоваться открыто, сопереживать искренне и помогать бескорыстно, не притворяться, а быть честным перед собой и другими, жить, как чувствуешь, вопреки чужим ожиданиям.
— Мама злится на тебя. Один раз я слышал, как она назвала тебя козлом, — шепчет Никитос, словно доверяет мне страшную тайну.
— Твоя мама права, — вздыхаю я, еле сдерживая смешок.
Ну рыжая, ну зараза мелкая! За козла ответишь!
— А еще она плачет, — садится на корточки рядом со мной, ковыряя торчащую из футболки нитку, — очень часто.
А вот это серьезно. И мне невыносимо стыдно и больно, что эти слезы из-за меня. Сглатываю образовавшийся в горле комок. С меня будто заживо кожу сдирают, а потом сверху посыпают солью.
— Из-за тебя? — заглядывает в глаза своими бездонными океанами, отчего я теряюсь и отвожу взгляд в сторону.
Не могу. Не могу смотреть ему в глаза. Я чертовски виноват перед этой маленькой большой семьей.
— Из-за меня, — признаю я. И готов отвечать за свои поступки, пусть даже всю оставшуюся жизнь.
Мальчишка вздыхает и резко спохватывается. Вытаскивает зажатую подмышкой бутылку и протягивает мне.
Открываю термо-кружку и делаю глоток — там теплый чай. Беру с тарелки пышный, уже остывший сырник, а другой протягиваю Нику. Мальчишка на удивление принимает и засовывает в рот.
Так и сидим: вдвоем на корточках, в душном подъезде, пережевывая нежнейшие сырники. И мне так хорошо…
— Никогда и никому не позволяй обижать твою маму, ты меня понял, Шумахер? — кивает, — а теперь беги домой.
Голубоглазый поднимается, вытирая о футболку жирные пальцы, забирает тарелку с бутылкой и скрывается в квартире, где мне пока нет места, но куда отчаянно рвется моя душа.
55
Саша
Мне кажется, что я не плохо справляюсь. Я не рву не себе волосы, не закидываюсь шоколадом и картофелем фри, не смотрю слезливые мелодрамы. Я мою голову, крашу ресницы и хожу на работу. Всё, что я позволяю себе — тихонько всплакнуть в подушку перед сном. Теперь придется и с этим завязать, потому что пару раз Никитка меня ловил за мокрым делом.
Я не буду делать вид, что моя жизнь закончена, биться в конвульсиях и страдать по человеку, который совершенно не достоин моих слез. Во-первых, у меня есть ради кого жить, во-вторых, а что, собственно произошло такого, чтобы сложить ручки и предаться жалости к себе. Все живы, практически здоровы, никто не умер, ну кроме моего оскорбленного достоинства, но это я переживу. Конечно, это не говорит о том, что я всё забыла, смирилась и простила. Да, я до сих пор обижена, но тех первоначальных эмоций, когда я сгорала от стыда и унижения — больше нет. А за что мне должно быть, в принципе, стыдно? В том, что один психологически незрелый мерзавец выдумал себе дичь и сам в нее поверил? С другой стороны, Филатов всегда предельно открыто давал понять, что не испытывает ко мне глубоких чувств, мы ничего друг другу не обещали, а та близость между нами- всего лишь взаимное влечение, не больше. То, что я сама себе придумала какие-то отношения и поверила в них — это моя проблема. Не нужно было терять голову. Максим никогда не строил из себя того, кем он не является: он был груб, молчалив, замкнут. Я видела и знала какой он, но это не помешало мне вляпаться в него по самые помидоры. А теперь на что я собралась обижаться? Разве что на оскорбительные слова, брошенные прилюдно. Сейчас мне глубоко все равно, поверил ли кто-нибудь в них или нет. Оправдывать себя я не собираюсь, так же, как и кричать каждому — «что я не такая». Я просто выбираю удалить все раздражающие факторы из своей жизни. Ведь именно этому я и учу своих «пациентов». Как я могу помочь другим, когда не могу помочь себе? Это в красивых романах она не пила, не ела, умирая от предательства и неразделенной любви. Но я ем, пью, дышу и живу, потому обязана, ради сына, родителей, любимой работы и ради себя.
Я убрала кофемашину в коробку и ближайшее время собираюсь отправить ее по адресу дома Филатовых. Я не отвечаю на звонки Данилы, но написала ему сообщение, что со мной все в порядке. Но самый раздражающий фактор я стараюсь попросту игнорировать. Я умею, когда нужно, отключать чувства, иначе бы я не смогла работать тем, кем работаю. Порой нам приходится видеть и слушать такое, о чем даже подумать страшно. И если бы каждую личную трагедию мы пропускали глубоко через себя, думаю, что каждый из нас рано или поздно, оказался в кресле напротив, только, увы, не психолога, а психиатра. Поэтому абстрагироваться я умею, хотя и чертовски сложно.