— Плевать, мне нужно с ней поговорить.
— Ты уже наворотил дел, проспись и хорошенько подумай. Дай ей время, — тоном психолога поучает Данила. У девочки моей нахватался?
— У меня нет времени, я должен всё исправить.
— Не гони, Макс. Поступи хоть раз в жизни правильно.
— Так же, как ты в тот день? — не подумав, брякаю я.
Это больно, знаю.
Данила замолкает и отворачивает голову в сторону. В нашей драме жизни положительным и правильным героем всегда был Даня, ну а я, по закону жанра, — его антагонистом.
— О чем ты? — спрашивает брат.
Он понимает, о чем, я это вижу по хаотично бегающим по пустым стенам глазам, мелкому, едва заметному тремору рук и учащенному дыханию. Но брат не спешит отвечать, а я не могу промолчать.
— Ты простил его? — напираю я, глядя в упор на Даню. — Когда мы сидели под дверью реанимации, Кристина рассказала, что ты ехал к ней, но потом перезвонил и сказал, что тебе срочно нужно вернуться в офис.
Данила закрывает глаза и крепко сжимает пальцы на подлокотнике коляски. Его грудная клетка тяжело поднимается и опускается, а веки подрагивают. Он словно сейчас там, в том самом дне, в машине на скользкой дороге. Я не жду от него объяснений и признаний, я оставляю его снова прожить тот день, где у него тоже был выбор.
— Мы собирались с Крис в кино, она ждала эту премьеру, — вдруг произносит брат. — Постоянно звонила и поторапливала, потому что я катастрофически опаздывал. Отец задержал в офисе, — невесело усмехается Даня. — Знаешь, в тот день погода словно сошла с ума, наказывая проливным дождем так, что дворники не справлялись, — брат замолкает и опускает голову, глядя на руки. Я вижу, как ему тяжело говорить об этом, погружаясь в пучину воспоминаний, — до ее дома мне оставалось пару перекрёстков, когда позвонил отец. — Данила делает глубокий вдох и медленный протяжной выдох, это дыхательная гимнастика — Сашкина работа, — он требовал, чтобы я срочно вернулся в офис. А дальше… — брат замолкает и зарывается руками в волосы, крепко сжимая их.
А дальше на размытой дороге брат не справляется с управлением автомобиля и вылетает на встречную полосу, не доезжая до офиса отца всего каких-то пятьсот метров.
— Осуждаешь? — заглядывает мне в глаза Данила. — Безотказный, удобный Даня, не умеющий говорить «нет». Я хотел быть лучшим, во всем, показательным сыном, мне было необходимо чувствовать себя значимым. Родители ведь с самого рождения подпитывали во мне состояние полного превосходства. И я себя таким и считал, — усмехается мой старший брат.
Его слова полны горечи и сожаления. Вижу, как брату сложно открывать и принимать себя настоящего. А в то, что он сейчас самый настоящий — я нисколько не сомневаюсь. Он ждет от меня каких-то слов, но мне нечего ему сказать. Никогда не видел брата таким: уязвимым, слабым, потерянным. Мы оба оказались заложниками обстоятельств, и только сейчас я отчетливо понимаю — у моего брата, точно так же, как и у меня, не было права выбора, но разница в том, что меня лишили этого права, а брат отказался от него добровольно.
Один звонок — две сломанных жизни…
Интересно, сам отец понимает, что натворил? Чувствует хоть толику вины за испорченные судьбы? Или его бизнес так и не останется для него самым важным и любимым ребенком?
— Так ты простил? — повторяю свой вопрос.
— Я сам виноват. Потому что слабак.
Мы молчим еще какое-то время, оба обескураженные этими откровениями, когда ломаются выстроенные годами барьеры, обнажая наши истинные души. Мы оба сейчас уязвимы и открыты, но именно в этом, я чувствую, разорванные родственные нити начинают срастаться, скрепляясь узлами и прочными невидимыми швами.