Сейчас я вспоминаю, как, вернувшись в Петропавловск, шел на другой день по солнечной набережной в редакцию. На мне был легкий костюм и летние туфли, в портфеле — алаидский блокнот и бумаги к авансовому отчету. А идти я не мог, не чувствовал своего тела — оно было невесомым. Поднимая ногу, я боялся ее опускать, не представляя, в какой момент она встретит асфальтовую опору. Я прислонялся к деревьям и отдыхал. Прохожие смотрели на это каждый по-своему. Многие с иронией: «Утро, а уже хорош!» Попадались и участливые: «Что с вами? Приступ?..» Так обходится с человеком привычка к сильным физическим нагрузкам, едва он от них избавляется.
Но это впереди. А пока — «не выдержу… нет, выдержу», — пока такой привычки у меня нет. «…Три, четыре… три, четыре». В висках бьется разбухший от перегрева пульс, тяжесть рюкзака заламывает плечи, и дрожат руки, как было при погрузке на корабль. «Три-и-и… Че-ты-ре».
Над головой светлеет, я вижу зеленую закраину обрыва и две пары ног.
Геннадий с Алексеем встретили меня, как героя, считавшегося пропавшим без вести. Я скинул рюкзак и очень смутно — глаза заливало потом — увидел, что подъем пройден не весь. Обрыв был с надстройкой — зеленым холмом, приблизительно той же высоты, которая только что довела меня до полуобморочного состояния.
Над краем обрыва показался рюкзак. Он высунулся больше чем наполовину, а головы того, кто его нес, все еще не было видно.
Но объявилась и голова с мокрыми, как из-под дождика, волосами. Костя вспотел не меньше моего, но не от слабости. Его омывал пот работяги. Голый по пояс, он нес два по-ставленых один на другой рюкзака. Второй он забрал у Нины, которая вышла следом за Костей. Она была в майке-футболке — штормовку и свитер держала под мышкой, а свободной рукой цеплялась за зеленый выступ, который — она еще не видела второго подъема — казался ей последним рубежом мучений.
Костя прошел мимо привала, не задерживаясь, высоко и остро поднимая колени, подталкивая себя медленной раскачкой. А Нина легла на траву и, как говорят в народе, кончилась. Успев передохнуть, я смотрел на нее, как собрат по общей и для нас обоих непосильной доле.
Наша единственная женщина, призванная, по мысли Геннадия, своим присутствием напоминать мужчинам, что и на пустынном острове они не должны распускать языки и есть руками, уехала на Алаид от ремонта. Она жила в доме, где этажом ниже размещалась часть кабинетов и лабораторий института. Извержение Алаида совпало с переселением вулканологов в «Академгородок» — так в Петропавловске назвали микрорайон, в центре которого построено многоэтажное и длинное, как монолитный экспресс, новое институтское здание. А в ноябре 1971 года, когда на восточной Камчатке случилось землетрясение, институт был на старом месте, теснясь в двух трехэтажных домишках, наполовину заселенных семьями сотрудников. Стихия зла. В этот раз к злости была подмешана хорошая порция сарказма: в число немногих зданий, пустивших аварийные трещины, угодила и твердыня исследователей земных глубин.
Нина вспомнила о землетрясений в пути, на корабле.
— Ой, думала не выживу.
На Алаид она уехала и от одиночества. Ее муж, Игорь Марков, тоже лаборант института, в эти дни работал в поле на Карымском вулкане. Я подумал: там и здесь рабочая обстановка одна — действующий вулкан (Карымский с небольшими перерывами извергался уже на протяжении десяти лет). Почему они не вместе? Только подумал, а спросил потом, когда мы жили на выкидном лагере и ранним утром я, в порядке установленной очередности, мужиковал на кухне, то есть заготавливал дрова и разжигал для Нины костер. Шел мелкий, почти невидимый глазу дождь. Спрятавшись под капюшоном, Нина держала в руке растопочку, несколько коротких лучинок, которые она сберегала от дождя под изголовьем спальника.
— Почему вы с Игорем не вместе?
— А вы его знаете?
— Когда-то знал.
— Как это — когда-то?
Так получилось. Теперешнего Игоря, возмужавшего, не встречал ни разу, а помню почти мальчиком, только что окончившим десять классов. Его приняли лаборантом, и он работал на Авачинском вулкане вместе с Анатолием Чирковым и Генрихом Штейнбергом, тогда еще тоже очень молодыми, начинающими вулканологами.
— Так почему вы не вместе?
— Я в поле не езжу. Меня Геннадий Порфирьевич уговорил. Я подумала: и чего буду сидеть одна в этих развалинах?.. Пока решала — ехать или не ехать, еще такая мысль пришла: работаю в Институте вулканологии, а извержения не видела.
— Кажется, насмотрелась.
— Ой, нет… кухня и больше, ой… никуда.