Конспирологическое сознание – это оживление очень мощного пласта советской политической культуры, полностью никогда не исчезавших рудиментов сталинской подозрительности и практики «борьбы с вредителями, шпионами и диверсантами», «социально чуждыми элементами». Такие установки (вменение чужой воли населению целых стран или большим общественным группам, а значит, распространение на них тезиса о бессубъектной или коллективной ответственности – виновности венгров, поляков, литовцев, чеченцев, украинцев и др.), как оказалось, очень живучи. Они воспроизводятся от поколения к поколению благодаря действию сохранившихся тоталитарных институтов и инерции прежних форм социализации, хотя сегодня уже никто не вспоминает ни классовых врагов, ни борьбу с космополитами, ни другие фантомы закрытого общества, никто не знает той атмосферы массового террора и военно-мобилизационного режима, которая произвела все подобные идеологемы и мифы. Одно это обстоятельство должно было бы заставить аналитиков и социологов обратить внимание на выход на поверхность пласта советских ментальных шаблонов и установок.

Нет сомнения, что людей, действительно, убедили в том, что США хотят зла России, что в Донбассе имеет место восстание народа, что появление сепаратистов с тяжелой военной техникой, «купленной в военторге», – это волеизъявление русскоязычного большинства населения (а раз так, то такое мнение обретает статус безусловной и принудительной нормы, «мнения большинства», которое подчиняет себя все прочее). Но это заключение справедливо лишь с одной оговоркой: люди в России хотят и хотели бы, чтобы их в этом убедили, потому что без этого они не могли почувствовать себя достойными уважения. (Другими словами, механизм негативной идентичности может работать только через посредующие неполные тавтологии, образующие цепочки ценностно-семантического самоподтверждения.)

А далее идет присоединение отдельного индивида и атомизированных групп очень сильно фрагментированного социума к предполагаемому большинству, включаются другие механизмы конформизма: нежелание оказаться под групповыми санкциями из-за стигматизирующей квалификации в качестве маргинала и девианта, противопоставляющего себя «всем другим», опасностей наказания со стороны государства и пр. Кроме того, присоединение к мнению большинства получает и позитивное самоподтверждение: «восстали такие же, как мы». Идентификация с «большинством» работает как проектирование структуры всего смыслового пространства, а не только как проективная схема коллективного консенсуса относительно Донбасса, то есть касающаяся данного отдельного случая.

Такая структура общественного сознания – результат отсутствующих или подавленных механизмов политического целеполагания, невозможности свободной конкуренции политических партий, публичных дискуссий, с одной стороны, и вместе с тем – сильнейшей культурной, экономической, технологической зависимости от развитых стран, с другой. Последствия этого не очевидны для большей части наблюдателей: поскольку другие культурные, смысловые ресурсов в этом случае оказываются недоступными (механизмы выработки собственных идей и их рационализации, связывания с интересами ведущих или авторитетных групп в обществе, что только и может быть мотивом социального развития, прокладывания перспективы будущего для всего национального целого), то для держателей власти неизбежным оказывается обращение к периодам, предшествующим времени «перелома и кризиса», развала «великой державы». Для Путина и его окружения (как и значительной массы периферийного населения) таким временем был брежневский застой: внутреннее разложение тоталитарной системы при внешнем антураже и стилистике супердержавы. Здесь крайне важным было именно то, что целый ряд признаков тоталитаризма, а именно: массовый террор, фанатический догматизм и принуждение к признанию коммунистической доктрины, форсированная милитаристская индустриализация, голод и принудительный труд – все эти институциональные практики времени стабилизации сталинской системы уже явно слабели и уходили в прошлое, режим все в большей степени вынужден был учитывать потребительские запросы населения, допускать некоторую свободу выбора, мобильности, информации, коммунистическая доктрина на практике соединялась и частично вытеснялась имперской идеологией или даже русским национализмом и т. п. Кроме того, что очень важно учитывать, это было время социализации для поколения Путина и тех чекистов, которые пришли с ним во власть и составили управляющий штаб или правящую команду в системе организации действующей власти. Следует особо подчеркнуть это обстоятельство: своеобразие нынешнего русского антиамериканизма обусловлено генетической связью антизападных представлений с коммунистической идеологией сталинского и более позднего советского времени. Тоталитарная и миссионерская идеология не просто конкурировала с идеологемами модерности, но надолго вытеснила их, радикально изменив сам смысл идеи «современности» и «современного общества». В этом отличие русского антизападничества или антиамериканизма от других разновидностей национального ресентимента. Поэтому насущная потребность в присутствии «потусторонних» сил, могущих служить объяснением причин общественного неблагополучия (доминантная функция антиамериканизма), могла удовлетворяться содержательно разным наполнением демагогического материала.

Рост антиамериканизма стал оборотной стороной роста самоуважения россиян. За два года (с июля 2012 по август 2014 года) показатели уважения к себе выросли в среднем в 1,7 раза: число опрошенных, заявивших о том, что их самооценка поднялась за последние годы, выросло с 27 до 44 %, доля ответов «Россию стали больше уважать в мире» – с 25 до 45 %. Сомнения большинства россиян в том, что Россия способна вернуть себе статус «великой державы», рассеялись (табл. 99.1).

Как видно из таблицы, неуверенность русских в том, что их страна вновь стала «великой державой», выражалась в нестабильности преобладающих утвердительных ответов на этот вопрос. Из 12 замеров только в половине большинство респондентов отвечало «да»: при возобновлении войны в Чечне в 2000 году, после антизападных выступлений Путина в 2007 году в Мюнхене, после войны с Грузией в 2008 году и после аннексии Крыма и войны в Донбассе. Явный подъем национального самоудовлетворения (61–68 %) приходится на периоды русско-грузинского конфликта и «Крымнаш». В каждом случае это война, демонстрация силы и усиление антиамериканской риторики властей. И если первые два требования 1996 года оказались невыполнимыми, то, по мнению россиян, подобающее России положение и авторитет в мире Путин вернул в 2014 году, присоединив Крым и решившись на политику противостояния США и Европе (табл. 103.1).

Таблица 101.1

Является ли сегодня Россия великой державой?

Таблица 102.1

Что вы ожидаете прежде всего от президента, за которого собираетесь голосовать?

Ранжировано по 1996 году.

Насколько важен был для коллективного самосознания и национального самоуважения утраченный статус «великой державы» яснее всего показывают распределения доминирующих массовых ожиданий от кандидатов в президенты на выборах в 1996 году и в последующих избирательных кампаниях: три главных требования к будущему главе государства сводятся к прекращению чеченской войны, обеспечению равенства всех граждан перед законом и восстановлению «великой державы» (табл. 102.1). Ни проблема справедливости, ни борьба с коррупцией и преступностью, ни возмещение утраченных из-за краха государственной экономики сбережений не столь значимы, как вышеназванные. Чувство причастности к величию державы – фактически единственное условие осознания своей коллективности в России, поскольку никакая другая солидарность, кроме «великой государственной», не обеспечивает консолидацию доминирующего большинства – ни культура, ни благосостояние, ни история, ни конфессиональная принадлежность. Воодушевляющее отдельных индивидов чувство единства нации возможно лишь при условии утверждения ее величия, демонстрации ее превосходства над другими. Главный аргумент здесь – военная сила, ядерное оружие. Именно сознание военной мощи страны компенсирует хроническое чувство повседневного унижения, бедности, зависимости от произвола власти, несправедливости социального порядка, зависти, которое мучает отдельного «маленького человека».

Первоначальные расчеты Кремля на то, что Запад так или иначе согласится с аннексией Крыма и экспансионистской политикой Путина, как это было после войны с Грузией и фактическим присоединением к России Южной Осетии и Абхазии, не оправдались. Ответом на санкции США и ЕС в отношении России стало резкое изменение общественной атмосферы в России, истерическое усиление военно-мобилизационной пропаганды, с одной стороны, и ужесточение внутренней политики по отношению к независимым от власти организациям гражданского общества и оппозиции, с другой. Российский режим все в большей степени приобретает характер нацистского, в данном случае – русского нацизма, важнейшими идеологическими компонентами которого сегодня стали антизападничество и идея разделенной нации («русского мира»), опирающаяся на метафизику органического, «традиционного», единства верховной власти и народа. Попытки расколоть единство западных стран и ослабить санкции, введенные после Крыма, подтолкнули кремлевское руководство к новой военной авантюре – к вмешательству в гражданскую войну в Сирии, защиту Б. Асада, воющего с собственным населением.

Таблица 103.1

Что удалось сделать Владимиру Путина за время нахождения у власти?

Тотальный контроль над СМИ, ставшими мощнейший инструментом манипулирования общественным мнением, и давление спецслужб на все структуры, административно зависимый суд превратили большинство населения в желеобразную и пассивную, покорную массу, не имеющую ни воли, ни других желаний, кроме как сохранить то, что у них есть сейчас.

77 % опрошенных в феврале 2015 года россиян полагали, что США представляют собой угрозу для безопасности других стран в мире, 94 % в той или иной степени уверены в том, что США вмешиваются во внутренние дела России. Даже грязная война в Донбассе рассматривается как «конфликт, навязанный России США и другими странами Запада» (так в октябре 2014 года считали 70 % опрошенных, не согласных с этой точкой зрения – «этот конфликт – результат присоединения Крыма и нынешних действий России в восточной Украине» – всего 22 %). Соответственно, западные санкции воспринимаются не как средства принуждения российского руководства к восстановлению нарушенного им самим общепринятого порядка и норм международного права (так думают только 17 %) или как возможность «остановить войну, разрушения и гибель людей на востоке Украины», а как повод для того, чтобы «унизить и ослабить Россию» (72 %, февраль 2015 года).

Волна патриотического воодушевления и энтузиазма, поднятая весной 2014 года после присоединения Крыма, постепенно стала проходить по мере того, как затягивается развязанная Москвой война в Донбассе, грозящая перерасти в масштабную конфронтацию с ЕС и США. Чем продолжительнее санкции, тем более откровенным становится ядерный шантаж Путина. Горизонт большой войны меняет модус рассмотрения всех других вопросов и проблем: происходит переоценка проблем повседневной жизни, перестановка приоритетов – порядок и общепринятые международные нормы взаимодействия с партнерами отступают на второй план. На первый выходит главное: задача сохранить себя, выжить, ценой упрощения и ограничения запросов («не до жиру, быть бы живу»). В перерастание новой холодной войны в «горячую» мало кто верит (в октябре 2014 года считали ее вероятной 16 % против 68 %), дело пока ограничивается «информационной войной против России», которую ведут США и другие западные страны (а в этом уверены 88 % россиян, не согласны с таким суждением – всего 4 %).

Вместе с тем, несмотря на всю воинственную внутреннюю риторику, большая часть российского населения ждет, что нынешняя напряженность в отношениях между Западом и Россией – дело временное, что эта опасная игра, которую ведет российское руководство, будет недолгой. Как бы то ни было, но 60–66 % россиян считают, что налаживать отношения с США и другими странами Запада не только нужно, но и все равно придется (противников подобной «разрядки», то есть сторонников сохранения политики жесткого противостояния США, в сентябре 2014 года было не так много – 24 %).