N = 1600.

2014 год в России отмечен беспрецедентным ростом внутренней агрессии, нетерпимости, ненависти и одновременно – патриотической гордости. Накопившееся социальное раздражение, ксенофобия, пик которой приходится на осень 2013 года, сознание социальной несправедливости и неадекватной массовым ожиданиям социальной политики власти, наглые махинации и злоупотребления высшего руководства страны – все это напряжение, как оказалось, вполне можно канализировать и перенаправить в угодную режиму сторону. Завистливое (хотя и скрываемое, подавляемое) возмущение украинцами, которые перекинулись в Европу («не мы движемся в Европу, хотя мы тоже хотим жить как на Западе, но не можем; не можем даже признаться себе в том, что не способны быть такими, как люди на Западе») снимает запрет на выражение агрессии по отношению как к самой Украине, так и к США или американцам[152]. Отчасти эта враждебность смягчается тем, что украинцы – жертвы чужого влияния и силы. Но это не мешает отказывать им в сочувствии и солидарности. Напротив, презумпция внушения дурных идей «извне» блокирует идентификацию с ними, необходимость входить в их проблемы и интересы, защищает от их видения происходящего (а в более далекой перспективе – позволит остаться глухими к их стремлению войти в Европу и разделять все европейские ценности и нормы).

Логика здесь простая: если российская власть, Путин ведут себя «правильно», с точки зрения массового сознания, защищая «своих», русских в Крыму и Донбассе, то критика Запада не должна приниматься во внимание. Более того, чем сильнее давление на Россию, тем выше оценивается деятельность Путина, препятствующего враждебной деятельности западных стран. Поэтому при такой конструкции действительности вся ответственность падает именно на Запад, на «других», любой иной разворот объяснения, включая даже опирающегося на факты, будет отвергаться (как заявляла респондентка на фокус-группе: «Я верю только тем каналам информации, которые совпадают с моей точкой зрения»). Соображение о том, что аннексия Крыма и провоцирование войны на востоке Украине не соответствует нормам международного права, что это неприкрытое насилие над слабыми, не принимается во внимание, поскольку априорно люди убеждены в злонамеренности США и Запада.

Этот механизм переворачивания причины и следствия, чувства собственной неправоты или вины – в сознание себя жертвой чужой воли и тем самым наделение себя отсутствующими достоинствами и добродетелями указывает на полное замещение морали и потребность в демонстрации силы («я первый дал сдачи!»). Логическая и психологическая последовательности и обоснования здесь перевернуты и меняются местами: потребность в самовозвышении является триггером всего механизма восполнения комплекса неполноценности и фрустрации. Такое двойственное самообоснование российского общественного мнения ведет к тому, что всякая идея ответственности за развязывание кровопролитных конфликтов и боевых действий в Украине, провоцируемых и поддерживаемых кремлевскими политиками, вытесняется из массового сознания. 75 % опрошенных отказываются считать свою страну ответственной за гибель людей на востоке Украины (против 18 % респондентов, придерживающихся противоположных мнений), тем более признавать свою личную ответственность и соучастие в этом.

Аннексия Крыма и необъявленная война с Украиной вернула поддержку населением руководства страны, слабевшую после кризиса 2008–2009 года и массовых антипутинских демонстраций 2011–2012 годов. Волна национальной мобилизации не была спонтанным процессом или стихийной реакцией общества, переживавшего травму утраты империи. Этот результат был обеспечен целенаправленной и эффективной, но абсолютно циничной пропагандой Кремля и подавлением любых авторитетных мнений, расходящихся с официозной интерпретацией событий. 83 % опрошенных (из числа тех 35 %, кто в конце 2013 года имел хоть какое-то, пусть даже самое смутное, представление о волнениях в Киеве) были согласны с тем, что массовые митинги и демонстрации на Украине инспирированы и организованы (проплачены) Западом.

Средоточие этой пропаганды образует именно антизападная, прежде всего – антиамериканская, и антиукраинская демагогия. К концу 2014 года 87 % россиян, опрошенных «Левада-Центром», были убеждены в том, что страны Запада проводят враждебную по отношению к России политику (не согласны с ними всего 8 %). В феврале 2015 года 88 % россиян на вопрос: «Что для вас сейчас США?» – ответили: «Агрессор, который стремится взять под контроль все страны мира», и лишь 4 % назвали их «защитником мира, демократии, порядка во всем мире».

Прокремлевские СМИ, полностью контролирующие информационное пространство России, утверждают, что крах СССР, втягивание бывших соцстран в ЕС и НАТО, «оранжевая революция», «арабская весна», Евромайдан, ИГИЛ, гражданская война в Сирии – все это звенья инспирированных США социально-политических переворотов, подготовленных с помощью интернета и социальных сетей при поддержке зарубежных фондов, неправительственных организаций. Свержение «легитимных» правительств предшествует, согласно этой логике, вступлению этих стран в союзнические (подчиненные) отношения с Западом. Подобный подбор аргументов оказался убедительной – с точки зрения российского населения – основой для универсального объяснения текущих событий. Она легко соединялась с традиционным российским антизападничеством, советской антикапиталистической идеологией, параноидальными страхами, характерными для закрытого общества, с вечной угрозой мировой войны и склонностью к культурному аутизму и социальному изоляционизму.

Но даже при тотальном крайне агрессивном и суггестивном воздействии на общественное мнение далеко не все россияне готовы были принять такую трактовку. Примерно четверть опрошенных (видимо, это предел ресурсов автономных ресурсов самодостаточных групп) вполне адекватно оценивали причины украинского кризиса, подчеркивая внутренние факторы массовых выступлений против коррумпированного режима Януковича (табл. 98.1). Это не то «большинство», от имени которого выступает Путин и пропаганда, навязывающие свою трактовку текущих событий, сформированную федеральным телевидением, а значит, не имеющее своих собственных средств понимания, это – меньшинство, которое обладает собственными информационными и социальными ресурсами, делающими его относительно независимым и автономным по отношению к пропаганде. Не стоит преувеличивать мощность этой автономности, но все же – это то, что накоплено за годы постсоветской жизни страны.

Ничего принципиального нового в установках путинской пропагандистской машины нет: главные чувствительные точки массового сознания, на которые нажимали путинские политтехнологи, были нащупаны гораздо раньше, еще в первые годы путинского правления, когда перед режимом встала задача дискредитировать страны Балтии и бывшего соцлагеря, отталкивавшиеся от тоталитарного прошлого и негативно воспринимавшие перспективу сохранения политического родства с Россией как наследницей советской системы. Стремление этих стран к интеграции с ЕС и понимание необходимости вступления в НАТО для защиты от возможных имперских рецидивов в России росли пропорционально силе негативной реакции еще «демократической» России. Но уже тогда в языке российского МИДа и консервативных политиков, депутатов от КПРФ использовался весь словарь обиды на «измену» этих стран, включая и обвинения их – прежде всего балтийских государств – в реабилитации своих нацистов, дискриминации русскоязычного меньшинства и традиционной «русофобии», равно как и «обмана» России Западом, невыполнения США и НАТО негласных договоров с последним советским руководством. Совершенно неважно при этом, действительно ли мы имеем дело с искренней паранойей «православного чекизма» или это такая удобная маска, игра, позволяющая вводить дополнительные меры по обработке общественного мнения и консервации состояния дел в стране. Важно, что именно к такому арсеналу средств конструирования реальности обращаются путинские политтехнологи, а общество привычно принимает предложенные правила игры. Важно, что был подняты все старые приемы и аргументы КГБ и советского агитпропа о подрывной деятельности западных разведок, реваншистских планах НАТО по оккупации Восточной Европы, бывшие в ходу еще в 1950-е годы[153].