Примечательно, что собственно «подрывная деятельность» США или других западных стран (поддержка оппозиции и НКО), которая обычно используется пропагандой для обвинений в провоцировании «цветных революций» и внутренней «дестабилизации», находит минимальную поддержку среди населения (на нее указывают лишь 12 %, табл. 80.1).

Провоцируемая пропагандой враждебность к США сопровождалась (или точнее – оправдывалась) рекомбинацией семантических элементов, составляющих массовый образ Америки. Доминантами этого образа были представления о ней как самой «богатой стране» в мире и «самом сильном в военном плане государстве», конкуренте СССР за мировое лидерство. Именно эти два определения задавали рамку координат для российской (догоняющей) модернизации после Второй мировой войны. Постоянное внутреннее сопоставление себя с Америкой служило осью формирования национальной идентичности. Никакая другая страна в этом плане не подходила на роль эталона для представления собственного величия русского народа, его претензий на особую миссию в мировой истории. Крах СССР породил сильнейшую травму коллективного сознания, глубину которой политические аналитики явно недооценили. Россия в глазах собственных граждан утратила статус великой державы, превратившись в большую, но деградирующую региональную державу с непомерными амбициями и комплексами, фрустрированным сознанием потерпевших поражение в холодной войне. Последствия этого стали очевидными только сейчас, в массовой эйфории, проявившейся после аннексии Крыма. Как говорил один из участников групповых дискуссий в «Левада-Центре»: «Мы показали им [Западу, США. — Л. Г.] зубы, мы заставили себя уважать».

«Современность» Америки здесь понималась не как «модерность» высокоразвитого и дифференцированного общества и культуры, а лишь как обеспеченность государства всеми необходимыми ресурсами для реализации геополитических задач – доминирующего положения на международной арене. Поэтому атрибутами «современной» великой державы в России признавалось (и признается до настоящего времени) только то, что может служить признаком силы: высокоразвитая промышленность, производящая в достаточном количестве новейшее оснащение для армии и флота, экономика, ориентированная на ВПК, кадры высококвалифицированных специалистов, создающих новейшее вооружение и технологии его производства. Однако такое понимание «модерности» вступало в противоречие с основными тенденциями современного мира – глобализацией, демократизацией, формированием этики и идеологии «открытого общества». В путинской же России, озабоченной «возрождением утраченного величия», акцент все сильнее делался на необходимости возвращения к принципу самообеспечения, почти автаркической самодостаточности, защиты от вредоносного влияния «чужих традиций», разлагающего влияния западной морали, культуры, идеологии либерализма и т. п. В публичном пространстве все сильнее утверждалась параноидальная идея уязвимости России и необходимости усиления национальной безопасности. Поэтому все должно быть «свое» – продовольствие, технологии, коммуникации, образовательные программы, программы деятельности НКО и тому подобное, чтобы не быть зависимыми от внешних сил, включая и изменчивость глобального рынка. Все прочие составляющие современной жизни – императивы развития массового образования, науки, экономики, конкуренция элит, обмен идеями и людьми значимы исключительно лишь как средства достижения особого положения российского государства в мире, восстановления авторитета и мощи супердержавы, достижения военного превосходства страны. Ни демократия, ни гуманизм, права или свободы личности, правовое государство, ни другие подобные ценности никогда не были в центре государственной политики, ни в дореволюционную эпоху, ни в советское время, ни даже после краха СССР. В этом сходились и бывшие чекисты (или бывшие советские функционеры), и новые политические лидеры – от «государственно мыслящих» либералов до русских националистов или сторонников восстановления империи. Поэтому после второго срока пребывания на президентском посту Путина все разговоры о национальной безопасности – технологической, информационной, продовольственной, транспортной и прочей – многократно умножились.

Набор семантических элементов, составляющих образ США (как и любые другие ценностно-символические значения), не может иметь «окончательный» или завершенный вид и смысл. Такая композиция всегда включена в ситуативно определенные контексты политических событий, обусловлена конкретными политическими интересами, от которых зависят их содержательные трактовки и правила интерпретации. Никаких раз и навсегда готовых, фиксированных определений символических объектов не существует, в противном случае они потеряли бы свою интегративную роль[150]. Важна функция – знака, управляющего другими знаками. Благодаря этому у властей, использующих подобные приемы, сохраняется возможность мобилизации масс, а у массы возникает впечатление исторической длительности, то есть структур, связующих разные периоды одними и теми же значениями и смыслами. Другими словами, за символом такого рода (например, США – враг) сохраняется функция надвременной организации общественного сознания, иллюзия или миф «вечного» или «постоянного врага», то есть задается структура «исторического» времени власти и общества. Для того чтобы зафиксировать какие-то подвижки в этих образах, нужны более дробный анализ и частные замеры по одной и той же схеме опроса.

Рассмотрим в этом плане более глубокий уровень представлений: стереотипы восприятия уже самих американцев. Понятно, что такого рода образы никак не связаны с фактическим знанием реальных обстоятельств повседневной жизни американцев, это – перенос людьми присущих им свойств, комплексов и мотивов действий на значимых «других», наделение их не свойственными «нам самим по себе» качествами и характеристиками, что, собственно, и делает их «чужими», не похожими на нас[151]. Тем самым «мы» устраняем те свойства у самих себя, которые мы не хотим видеть, вытесняем их из сознания, образа «самих себя». Зеркало идентификации таким образом получает важную функцию подтверждения лестного мнения о себе («свет мой зеркальце, скажи, кто на свете всех милее…»).

Таблица 91.1

Изменения в структуре этнических стереотипов американцев

* Ответы ранжированы (в каждом замере), изменения 2014 к 2008 году по каждому признаку; «=» изменения отсутствуют или статистически не значимы; респонденты могли указывать любое число характеристик из закрытого списка качеств, составляющих «вокабуляр» описаний этнических групп в России, используемый в социологических опросах с 1989 года.