В какой-то степени на это работало повышение благосостояния граждан в 2000–2010-е годы и формирование идеологии «общества потребления» в самой России, снимающие болезненную остроту переживаний «принудительной бедности развитого социализма», отсталости от других, «нормальных» стран. Но более важную роль здесь сыграла именно антизападная политика Путина, усиление мотивов возвращения к своим корням, духовное очищение через обращение к традиционному православию, общий тон антидемократического и антилиберального консерватизма в политике и у «элитных», околовластных групп общества, навязывание населению мысли о разрушительности любых изменений, в том числе и институциональных реформ, несоответствия русской жизни нормам западной культуры, равно как и нарастающая дискредитация Запада как «цивилизации», враждебной духу и началам русской ментальности.

Другими словами, снижение позитивных качеств США происходит одновременно с внушением мысли о «вредоносности» США для других развивающихся стран. В этом («Америка – всеобщий враг», «агрессор») россияне находят опору собственному негативизму относительно Америки: дескать, не только мы, но многие другие страны, если не большинство их в мире, страдают от бесцеремонного вмешательства США в их внутренние дела и попыток оказывать на них давление. Якобы, люди во всем мире возмущены тем, что США ведут себя как гегемон, хозяева мира, эксплуатируют другие страны, грабят их, как уверяла в этом советских людей пропаганда того времени. Это расширение числа «пострадавших» эквивалентно усилению значимости явно недостаточных содержательных аргументов; категоричность тона здесь заменяется апелляцией ко «всем», к воображаемому мировому сообществу.

Коллективное самоутверждение россиян предполагает и ведет к ложному чувству превосходства и умалению силы противной стороны. Но основные дисквалифицирующие определения («стремится прибрать к рукам все богатства мира», «вмешивается в дела других стран», «навязывает им свои порядки и ценности») сохраняют свою значимость и разделяются большей частью населения, равно как и дополнительные негативные характеристики («насаждает погоню за наживой», «низменные вкусы», «безнравственность», «страна социального неравенства»).

Можно говорить об определенной связи важнейших признаков США и восприятия собственной российской власти: эти отношения следовало бы назвать «сообщающимися сосудами» – чем лучше отношение к США, тем критичнее восприятие политической системы в России, и наоборот, разрешение на выражение негативных чувств и установок к США означает консолидацию вокруг действующего авторитарного режима. Если учесть рост самооценки и самоуважения россиян после аннексии Крыма и «противостояния» западной критике и санкциям (в 1,5 раза с конца 2013 по лето 2014 года), то понятны и распределения мнений в ответе на вопрос: «Что для вас сейчас США – защитник мира, демократии, порядка во всем мире, или агрессор, который стремится взять под контроль все страны мира?». Единогласно признано – «агрессор» (88 %; 8 % – затруднились ответить и лишь 4 % дали позитивный ответ).

Обратимся к угрозам, исходящим от США (все формулировки подсказок взяты из вокабуляра действующих СМИ) (табл. 88.1). Если суммировать все «опасности», то оказывается, что на долю собственно мотивов военной агрессии приходится лишь 14 % общего количества данных ответов. Остальные причины условного страха заключаются в другом.

На первом месте стоит обвинение в «экономическом доминировании». Это вольная метафора представляет собой понятийный абсурд в условиях глобального и свободного рынка. Его смысл предполагает, что на отношения обмена и ценностных эквивалентов переносятся, накладываются нерыночные, неэкономические представления об неэквивалентных, а значит – несвободных отношениях. Понятно, что так может смотреть лишь фрустрированный человек несвободного мира, закрытого и репрессивного общества, страдающий от разного рода опасностей извне.

Этот тезис дополняют два других варианта ответа: экспортом «своего образа жизни, демократии» и «распространением своей культуры». В обоих случаях мы имеем дело с выражением слабого «Я», зависимого социального субъекта, ощущающего свою несамодостаточность. Остальные ответы лишь повторяют структуру страха, обосновывая его угрозами военного нападения на Россию или подрывной деятельностью иностранных агентов. В любом случае – это перелицованные идеологические штампы советской идеологии 1930–1970-х годов (до периода «детанта», брежневской политики «разрядки»).

Но и эти актуализированные по форме негативные установки оказываются всего лишь более «рационализированными» и обновленными антиевропейскими предрассудками, уходящими корнями в середину XIX века.

Особо интересны здесь ответы: «Западные страны завидуют России» (семантически они близки к самому частому варианту ответов: «Запад стремится прибрать к рукам природные богатства России», то есть предполагают обладание каким-то благом, которое выступает как предмет вожделения значимых «других»; характерно также, что это не рукотворное благо, не цивилизационное достижение, а случайный дар). По существу, мы здесь имеем дело с перевертыванием «желания быть достойным» и «стать предметом зависти других» в «они завидуют нам», то есть с механизмом переноса вытесненных желаний и комплексов, подробно разобранных еще З. Фрейдом.