Я продолжаю, не обращая внимания на насмешки. Банка скрежещет в руках, сцепленные в замок руки нажимают то на один край, то на другой. Половина содержимого вываливается в пакет, но главное – жесть рвется по местам сгиба и банка раскрывается как два лепестка кувшинки. Потемневшая тайга смотрим вместе с берендеями, как открывается банка тушенки без ножа и открывалки.

– Пожалуйста, могу ещё пару банок открыть! – я кладу пакет с тушенкой и разорванной банкой рядом с импровизированным столом.

– Вот за что не люблю всезнаек, так это за ехидную ухмылку на морде. Так бы и двинул берцем по зубам, чтобы не скалился лишний раз! – вздыхает переставший смеяться подполковник.

– Умыл он нас, Натольич! Ну да ничего, в следующий раз поймаем! – Иваныч продолжает улыбаться.

Подбросив очередной сук в ярко полыхающий костер, Иваныч вытаскивает из кармана складник. Нож сверкает в свете огня плоской рукоятью и шлепается на мою ладонь. Тяжеленький, грамм на триста потянет. Кнопка выбрасывает широкое лезвие наружу.

– Лучше им открой, удобнее есть будет. А поломанную банку себе забери, заслужил! – басит ухмыляющийся Иваныч.

– За «поймаем» – я не рассказывал, как мы вместе приземлялись? – прыскает в кулак подполковник. – Такого запаха я давно не чуял.

Вот, началось! Нашли на чем отыграться. Сейчас последует долгое перечисление всех проявлений страхов и ужасов, а Иваныч будет обидно подхихикивать и подзуживать, надеясь уколоть побольнее. Нужно сыграть на опережение.

– Признаю, обгадился я, Михаил Иванович! Страшно было до жути, спасибо Сергею Анатольевичу за поддержку во время полета. Если бы не он, то нас бы перевертни вычислили по запаху за много километров! – говорю я, не дав развернуться буйной фантазии подполковника.

– Да ладно, с кем не бывает. Сергея вон тоже первый раз пришлось выпинывать из самолета! – гудит Иваныч.

– Так бы и двинул берцем по зубам! – сплевывает подполковник и придвигается ближе к еде.

Костерок полыхает в ночи теплым светом. Кажется, что стволы деревьев пританцовывают в бликах огня, то приближаются, то испуганно отпрыгивают. Птицы стихли, зверей не слышно, по листьям и иглам тихо шелестит ветер. Изредка раздается треск деревьев, словно сосны и ели устали стоять в одном положении, и теперь поводят ветвями, как борцы, что разминают суставы перед выходом на татами.

Пища уничтожается под негромкий разговор. Хотя ночная тайга и навевает робость своей дикой красотой и мрачной угрюмостью, но в компании двух опытных берендеев, прошедших не одну битву, я чувствую себя спокойно, как у тетки на кухне.

Как сейчас там моя наставница? И что с Юлей?

– Так что ты хотел спросить по поводу выучки? – смотрит на меня Иваныч.

– Вы же не напрасно меня просили показать прыжок и остановились на дороге с патрулем перевертней? Вячеслав на мотоцикле мог оставить их далеко за горизонтом. Все это было для того, чтобы ребята увидели меня в деле? – я откладываю в сторону надкушенное яйцо.

– Знал бы ты, Саша, что мы уничтожили сорок два оборотня возле Мугреево и на подходе к нему – не спрашивал бы об этом! Мои ребята обучились противостоять перевертням, а из охотников только вы с Марией и знакомы. Значит, нужно ребят обучить и вашим приемам, а как это сделать, если никто не соглашается быть убитым взбесившимся берендеем? – спрашивает хмурый Иваныч.

– Мда, то есть теперь, если на вас нападет бешенство, у меня меньше шансов остаться в живых?

– У тебя вообще нет шансов против нас двоих! – рыкает подполковник. – Мы видели, какова Мария в деле, посмотрели на битву Владимира. Успели заметить, как охотники используют слабые места оборотней, и выработали собственную систему противостояния. По сути – мы вообще не должны были остаться в живых, после увиденного та…

– Да, мы-то видели, а эти два раздолбая не верили в ваше превосходство. Вот, пришлось пойти на хитрость и вынудить тебя показать свою силу, – перебивает Иваныч разговорившегося подполковника.