В два часа ночи мы сошли по ступенькам лестницы, и, медленно, осторожно переходя по дощатым мосткам, мы, наконец, нашли свои места; и здесь, усталые, но счастливые, устроились на дне своих разукрашенных лодок.
Вот и последняя пара спустилась. И так как большинство парочек – была влюблённая молодёжь, то сон при свете угасающих фонариков был сном в объятиях неги и ласки.
Становилось всё темнее и темнее. Голоса затихли. Наступила полная тишина.
Джиакомо заснул; а я уселся возле обеих девушек. Голова моя покоилась на коленях Мелитты, и руки мои мягко касались пышных волос Реджины. Тихим голосом напевали они колыбельные песни юга, от которых трепетало сердце и где-то внутри зарождались нежные поэмы…
Так мы и заснули.
В пять часов утра мы были разбужены резким возгласом:
«Солнце!»…
Действительно, сквозь узкое отверстие в потолке, которое выходило, вероятно, к развалинам дворца, – уже пробивался золотистый отблеск раннего утра.
Быстро возобновилась жизнь, бодро зазвучали голоса. Сбросив нежный любовный сон, – «бессмертные», как один человек, поднялись в уютных лодках; и снова прокатился в гроте их приветственный гимн.
Бросая в воду цветы, как благодарственную жертву морю, непреклонному стражу Нептуну, лодки одна за другой в полном порядке выехали в лазоревое море.
Ослепительное солнце ласкало нас; тихо покачивались вдали белые крылья парусов, и день бодрым порывом наполнял опьянённые души.
«Бессмертные» уже стали опять простыми итальянцами, и с нежною лаской раздался над морем любовный напев: «О Sole mio!»
Тут и там врывались новые голоса, и песня звучала всё ярче, всё звончее.
Позади нас выплывали из грота весенние цветы, а сверху огромное чистое солнце, казалось, благодарило нас за наши молитвы, за наше празднество, и песни, и красивую бессмертную любовь.
С гитарой по Сицилии и Тунису
Жизнь моя в Мареккиано протекала спокойно и счастливо. Окружённый хорошими людьми, в обстановке постоянной общей работы, я далёк был от прежней жизни и не думал о будущей. Новизна рыбачьего мира не давала мне времени скучать, а возможность отдавать весь вечерний досуг музыке и пению облегчала дневную работу. Почти все вечера проходили в городе, где мы с Мелиттой подвизались в больших ресторанах.
Странной парой казались мы другим, ещё страннее мы были в действительности. Молодые, безусловно влюблённые, – мы были и оставались только влюблёнными… Какая-то внутренняя сила не давала прорваться темпераменту, кипучей страстности натур и броситься навстречу не с лаской нежного поцелуя, а с огненным и роковым объятием. Мы никогда не говорили о любви и никогда не спрашивали о прошлой жизни. Мы только пели, прославляли любовь, зажигаясь друг другом и зажигая других.
Однажды, сидя всей семьёй за ужином, Джиакомо вспомнил о своей родине – Сицилии. Он говорил о ней с такой радостью, с таким восторгом, что моя давнишняя мечта, – увидеть Сиракузы, в мгновение ожила и охватила мысль железным кольцом, от которого я уже не смог освободиться.
– А что, Мелитта, – воскликнул я, когда старик окончил рассказ, – не проехаться ли нам с тобой в Сицилию? Мы бы смогли немало заработать!
– Конечно. Давай-ка! Ты как думаешь, отец? – Положив руку на плечо Джиакомо, Мелитта поцеловала его в лоб.