В своем эссе об этом фильме, дающем почву для размышлений, Доминик Чен характеризует замок как «аутопоэтическую систему», живое существо, которое постоянно саморегенерируется благодаря «эмоциональной энергии» Хаула и Кальцифера. Чен видит в многочисленных порталах замка метафору интернета, а в Хауле «одинокого хакера», который «с помощью магических способностей (технологий) строит сеть, собирает данные и пытается изменить мир своим талантом»[292]. Независимо от того, рассматриваем ли мы Хаула как доброго хакера, его способность свободно перемещаться между разными точками мира говорит об открытости (и уязвимости) замка для внешней среды.

Замок Хаула с конструкцией лоскутного одеяла, способностью перемещаться в пространстве и открытостью к окружающему миру иллюстрирует сложные и нестабильные условия современного мира. В то же время корнями он уходит к богатой истории замков Миядзаки. И это далеко не только очевидные замки, как в фильмах «Калиостро» и «Лапута». Крепость Татара в «Принцессе Мононоке» и многоэтажные купальни в «Унесенных призраками», где правят женщины-лидеры, тоже имеют структуру замков. Кажется, ходячий замок поначалу отступает от этой парадигмы женского управления и даже называется «ходячим замком Хаула», и волшебник не только его владелец, но, очевидно, еще и создатель. На самом деле ситуация гораздо сложнее. Хаул управляет замком благодаря договору с Кальцифером, демоном огня, которого озвучивает мужской голос. Таким образом, контроль над замком осуществляют мужские персонажи, хотя и разделяют власть.

Затем появляется Софи и добавляет женскую ноту. Несмотря на то что она пробралась в замок, спасаясь от холода и отчаяния, оказавшись внутри, она навязывает свой собственный элемент контроля, готовя еду и занимась уборкой. Положение домработницы – гораздо более приземленная роль, чем у многих других героинь Миядзаки, но Котани замечает, что, уборка Софи на самом деле очищает личность Хаула, а это сложная задача[293].

Энергичная забота Софи об остальных жителях замка обеспечивает ей место в пантеоне матерей-спасительниц из фильмов Миядзаки, который тянется как минимум до Навсикаи.

Софи обнаруживает, что замок, отнюдь не красивый и даже не внушительный, по сути, служит логовом самовлюбленного и поверхностного подростка. В замке, грязном, неудобном и заросшем паутиной, одна-единственная роскошь – ванная Хаула, но и та настолько запачкана волшебными порошками, что Софи отводит глаза, когда впервые там убирается. Ее решительная борьба с грязью и неопрятностью замка не только напоминает доблестный труд Тихиро по чистке купален в «Унесенных призраками», но и предлагает способ преодолеть травму на почве проклятия старости, пробуждая в героине резервы энергии и настойчивости.

Сила проклятий и заклинаний – еще одна значимая тема «Ходячего замка», и она перекликается с другими важными работами Миядзаки. Проклятия имеют глубокие коннотации, связанные с магией, ритуалами, судьбой и идентичностью. Хотя магия играет важную и положительную роль в «Лапуте» и «Ведьминой службе доставки», проклятия и заклинания практически отсутствуют в ранних работах Миядзаки. Возможно, они не случайно начинают появляться в поле зрения лишь по достижении режиссером среднего возраста, и впервые мы встречаемся с проклятием у Марко, героя фильма «Порко Россо» 1992 года.

Проклятия и заклинания в фантазиях Миядзаки часто имеют разрушительные последствия, например, проклятие умирающего вепря, которое изгоняет Аситаку из его племени и угрожает ему гибелью в «Принцессе Мононоке», или заклинание, которое Юбаба наложила на Хаку, лишив его памяти, в «Унесенных призраками». Иногда заклинания неэффективны, как, например, в «Поньо», когда отец Поньо пытается вернуть ей облик рыбы, тем самым вернув себе власть и контроль. В целом появление проклятий и заклинаний в более поздних работах Миядзаки вносит в его фильмы темное подводное течение и пробуждает мир, который кажется всё более произвольным, неуправляемым и таинственным.

В «Ходячем замке» много проклятий, и одно из них – проклятие старости, которое Ведьма Пустоши наложила на Софи. Однако вместо того, чтобы прийти в отчаяние, благодаря этому вынужденному превращению Софи начинает действовать и быстро находит себе работу в замке Хаула. От традиционного фэнтези можно было бы ожидать, что остальной сюжет будет вращаться вокруг попыток Софи снять злые чары, но Софи принимает свой новый облик довольно безболезненно, находя утешение в уборке и заботе о Хауле, к которому ее любовь только крепнет. Благодаря растущей силе и зрелости, а также любви к Хаулу она постепенно занимает всё более активную позицию в замке. К концу фильма Хаул учится защищать Софи, а она находит решимость защищать не только его, но и других жителей замка: Кальцифера, Маркла, маленького ученика Хаула, преобразившуюся Ведьму Пустоши и старого охрипшего пса Хина.

Вначале она просит Кальцифера позволить ей остаться, а потом превращается в грозную хозяйку, обретая силу через труд, что роднит ее с другими, более юными героинями Миядзаки, например, Кики и Тихиро.

Превращение Софи в пожилую женщину способствует и развитию ее отношений с Хаулом, потому что она не может использовать кокетство или сексуальность, к которым застенчивая восемнадцатилетняя Софи в любом случае не прибегала бы. Ей приходится полагаться на свой ум и сообразительность, а также заботиться о благополучии замка и его обитателей.

Котани делает радикальное предположение, что настоящее проклятие Софи было более коварным и случилось раньше – это проклятие быть молодой девушкой[294]. Именно молодых девушек общество всячески ограничивает и заставляет вести себя определенным образом, например, быть очаровательными или кокетливыми. Когда мы впервые встречаем Софи, она, кажется, осознанно отказывается от такой роли и даже специально носит скромную шляпу, явно отличающуюся от роскошных головных уборов, которые продаются у нее в лавке. И именно превращение в старуху позволяет ей окончательно отказаться от роли молодой девушки.

Миядзаки последовательно изображал юных девушек, разрушающих эту парадигму и своими действиями, и отношением к ней, но предыдущие персонажи сёдзё были женственными и симпатичными. В отличие от них, пожилая Софи, с огромным носом, морщинистым лицом и обвисшим, приземистым телом явно не симпатична. Режиссер даже включает в фильм сцену, где она храпит у огня, что было бы немыслимо для любой другой из его юных героинь. Даже в конце фильма она сохраняет уверенность в своих силах, сострадательность и прямоту, которые развились благодаря ее превращению, и это преображение остается с ней в виде серебряных волос, даже когда тело обретает прежнюю молодость.

Если старение Софи не «настоящее» проклятие, то есть ли в фильме настоящее? На самом деле их даже несколько, в том числе традиционный магический договор, который держит Кальцифера в заточении в очаге замка, а также заклинание, из-за которого принц превратился в пугало. С точки зрения современного общества, самым значимым, хотя и более аморфным, является проклятие, которое сковывает молодого волшебника Хаула. Следуя оригинальному сюжету, в начале Миядзаки представляет Хаула как самовлюбленного эгоистичного похитителя сердец, который использует магию, видимо, только в своих эгоцентричных целях. Затем мы понимаем, что, как и в книге, Хаул связан договором с демоном огня Кальцифером, который завладел его сердцем. Возможно, в техническом смысле это не проклятие, но из-за него Хаул не может стать по-настоящему сострадательным взрослым, ведь его сердце и душа такие же, как у подростка.

Миядзаки же ограничивает Хаула еще одним проклятием, которое можно назвать духовным. Это растущее негодование и ужас Хаула перед лицом войны, которые разрастаются вокруг него и других обитателей замка. Из-за своей ярости Хаул в конечном счете превращается в ужасного хищного монстра и не может вернуться в облик человека.

Фильм «Ходячий замок» выходит за рамки оригинального волшебного романтического произведения Джонс и показывает мир, где оружие превращает окружающую среду в «море огня», которое угрожает поглотить не только Софи и Хаула, но и других невинных жителей городов вокруг них. Рядом с Софи Хаул начинает многое понимать и осознавать, он становится нетерпим к войне и поведению других волшебников, которые служат военным. В кульминационный момент повествования он признается Софи: «Мне наконец есть что защищать. И это ты».

Оправданная ярость Хаула по отношению к всепоглощающей жестокости вокруг него не обязательно является отрицательным чувством. Поначалу его превращение в крылатое существо, сражающееся с другими магами, говорит о новых глубинах страсти и праведности в его душе. Но продолжительная трансформация начинает угрожать его человеческой личности. Кальцифер предупреждает Хаула, что если тот будет столько летать, то не сможет снова стать человеком.

Хаул всё чаще совершает ночные полеты и борется с врагом, но постепенно превращается в то, что сам презирает, – бессмысленное орудие войны. В этом отношении он напоминает Сан в «Принцессе Мононоке». В отличие от Аситаки, на Сан не лежит явное проклятие, но она проклята самой судьбой – родители бросили ее волкам, когда она была еще ребенком, и она стала изгоем. Как и Сан, Хаул вторит Камо-но Тёмэю, который пытался отвернуться от жестокости двенадцатого века. У Хаула даже есть тайный домик и сад, где, как и Камо-но Тёмэй, он может отдохнуть от разочаровывающего внешнего мира. Однако Сан и Хаул отличаются от средневекового монаха своей предельной готовностью взяться за оружие, чтобы сохранить добро, которое еще существует в мире.

В изображении Хаула в качестве воина и в увеличении роли войны Миядзаки сильно отходит от оригинала, хотя стоит признать, что война преподносится на удивление поверхностно. В отличие от очаровательно детализированных бытовых сцен развешивания белья или приготовления завтрака, кровавая реальность войны в фильме не изображена, а заменяет ее отдаленная перспектива. Режиссер включил в фильм свои фирменные оригинальные летательные аппараты, и на этот раз они обретают анималистическую форму или даже напоминают насекомых, а примечательно в них почти полное отсутствие человека. Это касается и жертв войны. Миядзаки изображает многочисленные бомбежки, небо в огне, горящие дома. Эти картины говорят о поджогах Токио, которые он видел в детстве, и бомбардировке Кобе, запечатленной в знаменитом фильме его партнера Такахаты «Могила светлячков». Однако, в отличие от «Могилы светлячков», здесь мы так и не видим землю. Мы ничего не знаем о жизни и смерти жертв бомбардировок и можем лишь строить предположения.

Поэтому самым личным аспектом войны становится яростный гнев Хаула, вылившийся в его рискованное превращение в нечеловеческое существо. В своем нечеловеческом облике он ироничен: ясно, что Хаул единственный участник битвы, которому небезразлично человечество, и свое сострадание он выражает в жалобе Кальциферу о том, что другие воюющие маги «как плакать – и то забудут».