Она выглядит здесь лишней, чужой — инородное тело, которое неведомыми ветром занесло в коридор.

Из сумки высыпались вещи, будто внутренности из распоротого живота; сквозь слой пыли проступает отпечаток руки на искусственной коже.

Диана содрогается всем телом и не то всхлипывает, не то сглатывает рвотный позыв — издаёт полустон-полузвук, от которого мне пережимает горло.

Это не самое худшее: сбоку от сумки я различаю тень.

Человека на коленях.

Меня пробирает дрожь, и будто некая сила вцепляется в макушку — волочит вперёд.

Нездоровое, артериально — красное солнце ярчит, мигает сквозь провал окна в дальней части коридора. Алые искры вспыхивают на золотом блюде с массивным основанием, на кубке с высокой ножкой. Поодаль лежат обрезки церковных пирожков с треугольными выемками; пластиковую бутылочку из-под «Шишкина леса» на четверть заполняет тёмная жидкость, наверное, вино.

Багрит солнце и человека: волны чёрной рясы, седые волосы, бороду, зеркала очков. Губы его беззвучно шевелятся, глаза закрыты. Треугольным ножом, похожим на наконечник копья, он вытаскивает пирамидку из круглого пирожка в своей руке.

Отец Николай.

Он же Сергей Викторович Гапоненко.

Он же, видимо, и SERGEY G, которому я писал со скрытой почты Вероники Игоревны.

— В-вы чё?.. — слова едва стыкуются в подобие фразы, мой голос звучит нервно, высоко.

Отец Николай вздрагивает, но заканчивает движение и кладёт пирамидку на золотое блюдо, у подножия кубического пирожка со старославянскими буквами.

— Артур? — Он говорит на удивление спокойно для такой ситуации. — Доброго дня.

Я прикладываю два пальца ко лбу и, как могу, сосредотачиваюсь.

— Э-это её сумка? Вероника Игоревна здесь?

Отец Николай наклоняется в мою сторону и мизинцем поправляет чёрную роговую оправу. Стекла очков отражают алый закат.

— Я уже отвечал тебе на похожий вопрос, Артур. — Он поворачивается и слегка кивает мне за спину. — Доброго дня, Диана.

Диана молчит. Кровавый осьминог футболки горит в закатном свете, тонкие пальцы стиснули телефон. Чёрные глаза расширились до невозможности, до той степени, когда они уже кажутся не частью живого лица, а дырами в пространстве.

— В-ведь её сумка? — повторяю я, хотя знаю ответ.