Кроме всех моих забот мне пришлось еще стать ответственной по научной работе кафедры, по поручению С.Ю. Он сам говорил:

– Ребята, вы же знаете, какой я администратор!

Это, действительно, было не его. Он считал, что поручения научного плана должны выполняться так же, как и врачебные, не принимая во внимание нежелание врача заниматься наукой или неспособность к этому, а чаще – элементарную усталость. Пришлось убеждать шефа, что планировать надо только почти готовые работы, чтобы потом не отругиваться в научном отделе. И эта обязанность оказалась для меня почти пожизненной.

Однажды я услышала выступление по радио С.В.Образцова, нашего знаменитого кукольника. На вопрос, что такое мещанство, он ответил, что, по его мнению, это требование снимать уличную обувь в передней. Сильно подмывало меня написать барину письмо и спросить его, когда он последний раз мыл пол и выбивал ковер. В Перми, будь ты хоть академик, тебя не поймут, если ты попрешься в ботинках дальше передней. Галоши отошли в историю, к сожалению. Грязь на улице до сих пор непролазная. Прислугу в те времена найти было нереально. Пенсионерки вели себя точь в точь по Райкину. К тому времени вымерли старорежимные няньки. Бытовые проблемы занимали весьма значительное место в жизнеобеспечении. Высказывание С.Ю.:«чем вы будете жить лучше, тем вы будете жить хуже» было весьма актуальным. Он произнес это после того, как у него выключили электричество на целый вечер. Стало понятно, что прогресс еще не полностью обеспечивает комфорт.

Прием гостей превращался в эпопею: достать продукты, приготовить, накрыть на стол, перемыть посуду после застолья. Ног под собой не почувствуешь. Не помнишь, кто и в гостях-то был под крики: «ну, посиди с нами!». А что вы, ребята, есть будете, если я сяду? И это после дежурства! Одна из наших заведующих в начале моей работы норовила всегда ставить дежурства в дни рождения, а мне – еще и в праздники. В ответ на напоминание, что я в Новый год дежурила, я слышала: «А ты не замужем!» Но так я никогда замуж и не выйду! А иногда и по санавиации вызовут. Прямо от стола.

Все компенсировалось сознанием, что в положенное время будет назначена пенсия, максимальная 120 рублей, повышенная – 132, а доктору наук – аж 160! Тогда это были деньги. Месячная зарплата ассистента без степени была 180 рублей, с кандидатской – 270, профессора кафедры – 450, заведующего кафедрой – 500. Правда, моей маме дали целых 25 рублей. Но все же определенная защищенность была. Перспективы большинство себе представляло вполне отчетливо. Что из этого вышло?

Когда мне исполнилось 55лет, работающим пенсию не давали. Через несколько лет ее стали платить в минимальном количестве, но положение это не афишировали. Мне позвонила наша завкафедрой организации здравоохранения Валентина Трофимовна Селезнева и посоветовала написать заявление в Собес, иначе я об указе не узнала. Позже из пенсии у продолжающих трудиться стали вычитать значительный процент. Мой муж ходил три года в НИИУМС за минус 600 рублей из пенсии, зарплаты им не платили – не было «объемов» на сдельной работе. Это если учесть, что он был старшим научным сотрудником, кандидатом наук, завотделом и лауреатом премии Совета министров, которую он называл средней между Нобелевской и квартальной, а теперь она приравнена к Государственной. Очень сложно в каждый описываемый период уточнить суммы дотаций и отъемов. За нашу жизнь было бесчисленное количество реформ, которые с завидным постоянством раздевали нас до нитки.

А насчет оценки врачебного труда со стороны больных лучше всего рассказал Игорь Миронович Губерман в своем замечательном «Путеводителе по Израилю», где он приводит анекдот.

Господь, видя тяжелую жизнь врачей, решил помочь им и пришел на прием. Первым в кабинет въехал на коляске паралитик, который много лет не вставал на ноги. Бог посмотрел на него и сказал:

– Вставай! – и тот встал.

– Иди!

Больной вышел в коридор. К нему бросились пациенты.

– Ну, как новый доктор?

– Э! – ответствовал исцеленный – такое же дерьмо, как и остальные! Не удосужился даже давление померить.

В клинике после внедрения эндотрахеального наркоза намечался заметный прогресс. Поскольку С.Ю. решил, что надо учиться интубировать и работать на аппарате (том же «козле»), то еще до моего перемещения в Лениниград он отправил меня, как всегда, в ВМОЛа на рабочее место. Там я научилась управляться с интубационной трубкой и наркозным аппаратом первой в областной больнице. Когда я вернулась в Пермь после работы в Ленинграде, оперировали уже под эндотрахеальным наркозом. Поскольку я оказалась в числе «овладевших техникой», меня активно начали использовать в качестве анестезиолога. В мои личные планы это не входило и стоило большого труда отстоять свои права хирурга. После появления штатного специалиста, О.М.Шумило, о моих интубационных талантах к моей радости забыли.

В начале 60х годов определился пристальный интерес к патологии печени и желчных путей. Обусловлено это было распространением желчнокаменной болезни и ее осложнений. Если в 50х годах в основном бушевала язвенная болезнь, то с появлением еды участился калькулезный, обычно острый, холецистит, и стали изредка поступать пациенты с панкреатитом. Появилось значительное число непонятных желтух, что в немалой степени зависело от учащения заболеваемости гепатитами, а также появлению все новых лекарственных препаратов. Отсутствие развернутых биохимических анализов, ограничение рентгеновского обследования ставило нас перед такими больными в тупик. Мы не могли даже подумать, что появятся ультразвуковая диагностика и компьютерная томография.

А о моем конфузе с желтухой я забыть не могла. Проблема дифференциальной диагностики сидела у меня в голове. Надо было еще и убедить Семена Юлиановича, что на солнечном сплетении, тогда его сильно занимавшем, ничего нового на нашем уровне сделать невозможно. Для этого понадобилось 2 года. Я понемногу набирала литературу, присматривалась к больным, обдумывала пути подходов к теме холестатических гепатитов. Наконец, С.Ю. сам предложил мне заниматься печенкой. Я вздохнула свободнее и попросила его дать мне сотрудников, чтобы было с кем разговаривать.

В это время большое желание заниматься наукой возникло у Миши Урмана. С.Ю. сказал ему:

– Миша! Ты просил у меня тему. Ну, вот! Иди к Палатовой!

Так впервые было сформулировано название его научной работы. Обсудив проблему, мы решили начать с эксперимента на собаках (мало мне было первой работы). Собрались наложить желчную фистулу и проследить, как будут влиять на желчеотделение спазмолитики и другие лекарственные вещества. А проверить собирались на морфологических препаратах, в частности, по размерам желчных капилляров. Пришли к нашим патоморфологам и получили ушат холодной воды на горячие головы. Прежде всего, у собак печень устроена по принципу грозди – каждый сегмент обособлен. Дренировать сложно. Никаких капилляров при световой микроскопии мы не увидим – они диаметром в один микрон. Электронного микроскопа тогда у нас не было. И вообще, «печень отвечает на любое воздействие одинаково». От ворот поворот. Ушли мы, несолоно хлебавши.