Благодаря стремлению к истине, Е.Н. повлияла на подходы к инфекционным гепатитам в нашей стране. К началу 60х желтухи у нас воспринимали как болезнь Боткина (катаральный холангит), лечили в терапии и отрицали их инфекционную природу. Гепатит ширился по городам и весям. В своей докторской Е.Н. утверждала, что это заболевание вирусной природы, и при нем поражается весь организм. Это вызвало яростное сопротивление в научных кругах. А как вы думаете? Всю жизнь учить и говорить о неинфекционной природе болезни, а вам объявляют, что это совсем другое!
На защиту сбежалась «вся Москва» в ожидании того, как ее оппонент, академик Тареев, «размажет диссертанта по пейзажу". А тот выступил и сказал, что и по клиническим данным у них получается тоже вирусный процесс. Защита прошла с успехом. Вскоре вышел указ об обязательном обследовании рожениц и родильниц и госпитализации больных острым гепатитом в инфекционные отделения, за что и боролись. Кстати, и при защите докторской Е.Н. оставалась верна себе. Они написала 3 тома, завершить работу не удавалось, п.ч. все время выходили новые публикации, и надо было каждый раз реагировать. Руководитель академик Авцын потерял терпение, вызвал Е.Н. и назначил апробацию через две недели. Она пришла в ужас, но пришлось подчиниться. Только поэтому работа вышла в свет. Я преклоняюсь перед гением академика и ничуть не стыжусь плагиата. С нашими «резинщиками» я просила начальство поступать именно таким способом, и всегда с успехом.
После смерти Е.Н. эмигрировать в Израиль вынудили сначала Виктора, который не хотел уезжать, но очень кому-то мешал, а затем и его двоюродного брата, известного профессора-гематолога Л. И. Идельсона. Тому начали угрожать по телефону. Позже выяснилось, что его место понадобилось ближайшему сотруднику. Понимая, что в таких условиях работать невозможно, уехали оба, взяв с собой Семена Львовича, против его воли. Так грустно закончилась эпоха Тер-Григоровых в моей жизни.
А у меня работа пошла по собственному пути, как это часто бывает в науке – исследование начинает диктовать направление. Новые данные в изучении патологии печени позволяли осмысливать клинику холестатических гепатитов с новых позиций. Стало ясно, что это только фрагмент в изучении желтух, и главное заключается в подходах к дифференциальной диагностике. Из анализа клинического материала выплыла проблема желчнокаменной болезни, где гепатит в части случаев играл основную роль. Здесь мне много помогло общение с Е.Н. в попытках сопоставить морфологию с клиникой. Когда я впервые доложила на кафедре фрагмент из работы с дифференциальным подходом к желтухам различного генеза, С.Ю. назвал это «сумасшедшим материалом». Я поняла, что выбрала правильную тропинку. У шефа, как всегда, фонтанировали идеи, но здесь мы нащупали способ защиты. Кроме того, я стала старше, возражать стало легче. Он был, кажется, доволен и в конце домашних дискуссий заключал:
– Ну, я вижу, тут вы отобьетесь!
Эти частые посиделки с шефом и сотрудниками были совершенно необходимы, потому что каждый раз давали толчок к размышлению по ходу работы, даже если высказывались мысли совершенно бредовые. Докторская диссертация – решение не задачи, а проблемы, в одиночку ее сделать невозможно. Я благодарна и моим соратникам в ту пору: С.М. Бурди, С.Н.Лыловой, С.М. Гершковичу, всегда и везде возражавшему, и конечно, М.Г. Урману, искреннему другу и единомышленнику.
Клиника и морфология не могла полностью объяснить своеобразие течения желчнокаменной болезни. Надо было исследовать одновременно химический состав желчных камней. Таких работ немало, но изучали, как правило, их элементный состав без привязки к конкретной патологии. Он был одинаков у всех видов конкрементов. Я не знала, как мне подступиться к этой загадке. Попытки найти исполнителя такой кандидатской диссертации долго были безуспешными. В моей работе эту задачу решать не пришлось. Я ушла в другую сторону и воспользовалась патогенетической классификацией желтух, созданной Е.Н., которую она, по своему обыкновению, только доложила на Московском обществе патологоанатомов и так и не опубликовала в журнале. Со ссылкой на нее классификация легла в основу подхода к дифференциальной диагностике желтух.
В конце 1972 года ушел из жизни Семен Юлианович. Потерю его клиника пережила тяжело. Мне было больнее всех. Я потеряла учителя, которому было очень интересно то, что я делаю. Оставалась Е.Н., но она была морфологом, а хирургическая сторона проблемы, в которой мы в общий формат не вписывались, теперь обсуждалась только между собой. С подачи С.Ю. меня несло в сторону от канонов. Он всегда считал, что когда диссертация представляет собой «подсчет старых галош», научного работника из исполнителя не получится. И я лезла в «неизведанное».
Кроме того, мы все были под неусыпным контролем «идеологов». Ничего не стоило ликвидировать любую работу, объявив, что она не отражает роли коммунистической партии. Я вспоминаю автореферат кандидатской диссертации по поводу облитерирующего эндартериита, выполненной в ВМОЛА вскоре после опубликования труда И.В. Сталина «Вопросы языкознания». Автореферат начинался примерно так: «Гениальная работа И.В.Сталина «Вопросы языкознания» отражает всю глубину подхода к науке…» Следующий абзац уже без всякого перехода представлял введение в проблему: «Облитерирующий эндартериит относится к заболеваниям сосудистой системы и т.д.». Следует учесть, что автореферат в то время надо было утвердить в Главлите (залитовать), иначе его не печатали.
В 1971 году мы начали замечать, что Семен Юлианович стал хуже выглядеть. Рабочая активность его не уменьшалась. Он никогда на нашей памяти не болел. Подступиться к нему с вопросами на эту тему было невозможно. Пробовали повлиять через сына – тоже без результата. В конце ноября он позвал меня в кабинет, предупредил, что собирается в отпуск (он его делил всегда на зимний и летний), вручил дуоденальный зонд, который был тогда в большом дефиците, а нам нужен был для электростимуляции двенадцатиперстной кишки. А потом вдруг задал вопрос: правильно ли он жил, все ли сделал, что мог, нет ли чего, о чем стоит пожалеть? Я удивилась, почему вдруг возникла эта тема. Он отмахнулся: «я поеду в отпуск, в моем возрасте все может случиться!» Поговорили. Шеф уехал. Обратно нам привезли урну с прахом. Потом выяснилось, что в тот день он попрощался практически со всеми и закончил все неотложные дела. Семен Юлианович сам поставил себе диагноз, ничего не сказал родным и поехал в Москву на операцию в Институт Герцена.
В феврале 1972 года, через 2 месяца после смерти профессора Минкина, мы переехали в новый корпус, а кафедрой стал заведовать профессор Евгений Антонович Вагнер.
Е.А.Вагнер родился в 1918 году в селе Понятовка Одесской губернии. Его семья попала в самую гущу гражданской войны и понесла тяжелые потери. Отец и брат были расстреляны, мать сумела пристроить мальчика в бездетную семью, а сама с двумя дочерьми через Польшу перебралась в Германию, чем и спасла детей. Е.А. навсегда сохранил теплые отношения с приемной семьей. Работать начал с 16 лет. Поступил в Одесский медицинский институт и по окончании его в 1940 году был оставлен при кафедре факультетской хирургии в аспирантуре. В связи с нехваткой врачей в сельской местности его направили на заведование сельским участком, а затем главным врачом районной больницы, но долго пробыть там ему не пришлось – началась Отечественная война.
Служба в армии в качестве начальника эвакогоспиталя N 3412 была также недолгой. По приказу Верховного главнокомандующего всех лиц «немецкой национальности» интернировали и направили в трудармию, что означало – в лагеря. Е.А.попал в Соликамск. В официальных документах сообщается, что он служил начальником МСЧ стройуправления N 881 НКВД СССР. После освобождения он стал спецпереселенцем в Березниках, где зав. поликлиникой работала эвакуированная из Ленинграда Александра Семеновна Кривелева. Она и взяла его на работу. Это была в полном смысле судьбоносная встреча. Трудно сказать, как бы повернулась его судьба, если бы он не связал свою жизнь с А.С. Она до конца дней была ему верным другом и в то же время самым строгим и объективным критиком. По специальности А.С. была патологоанатомом самой высокой квалификации.
Мы впервые увидели Вагнера в 1954 году, когда он приехал в Пермь для работы в библиотеке и подготовки к защите кандидатской диссертации на тему: «Хирургическая тактика при проникающих ранениях груди». В Москву его ввиду известных обстоятельств не пустили. В 1956 году защита состоялась. Старшая дочь Александры Семеновны Люся Кривелева и Веня Плешков, ее муж, учились на одном курсе со мной, поэтому мы из солидарности пошли на защиту. Помню, как все впечатлились диаграммой числа ранений груди в мирное время. На ней был обозначен резкий подъем количества пострадавших в 1954 году, что соответствовало времени освобождения амнистированных Хрущевым уголовников.
В это время эшелоны с ними несли во время остановок настоящие погромы на вокзалах. Персонал, узнав о приближении поезда, закрывал все магазины и киоски по ходу его следования. Резко подскочила преступность. На момент защиты у Е.А. еще не было паспорта, хотя он уже заведовал хирургическим отделением в Березниковской больнице. В Перми он должен был отмечаться в соответствующем учреждении. После защиты он был назначен главным врачом. Нас всегда поражала необыкновенная работоспособность Евгени Антоновича. Он и позже никогда не считался со временем, пропадая на работе и днем и ночью. Организаторские его способности помогли создать в Березниках современный больничный комплекс, который был оснащен по последнему тогда слову науки и практики. Построен был даже великолепный виварий, на зависть нашим институтским. К великой жалости, там некому было заниматься наукой. Гордостью больницы было патологоанатомическое отделение, по поводу которого А.С., смеясь, процитировала сочиненную персоналом частушку: «Шах своей шахине/ выстроил гробницу,/ истративши на это/ средства всей больницы».
Меня туда в последний раз отправил С.Ю. для изучения проблем солнечного сплетения. В нашей физиотерапии я выцыганила электростимулятор – первую в истории модель прибора времен Крымской войны с каким-то клеймом с ятями. Мне дали его под клятвой не повредить. Конечно, с первого же раза я его уронила. Работа на этом могла закончиться. И тут я удивилась несказанно, когда Вагнер мне сказал:
– Подумаешь, беда какая! Мы тебе два купим! – И назавтра у меня был новый прибор.
Труд Вагнера был оценен по достоинству. Он был награжден орденами и медалями, званием почетного гражданина г. Березники. Больница по праву носит его имя. Семен Юлианович сделал все, чтобы ему было присвоено звание доцента (1961). На базе больницы, получившей статус 2й областной, проходили практику студенты и занимались субординаторы. В 1964 году вышла его монография «Закрытая травма груди мирного времени». С.Ю. стал научным консультантом докторской диссертации Е.А. Она была защищена в 1965 году, после чего он получил приглашение из НИИ им. Склифосовского на должность научного руководителя и в Пермский медицинский институт в качестве проректора по науке. Е.А.выбрал Пермь.
Недолго он пробыл на должности доцента нашей кафедры и вскоре был избран заведующим кафедрой факультетской хирургии, а в 1970 году назначен ректором института. Еще на факультетской кафедре он создал экспериментальную лабораторию для изучения травмы груди. Тематика вошла в союзную проблему, и с тех пор объем исследований расширялся. В1971 году Е.А. был избран заведующим кафедрой госпитальной хирургии. С.Ю. оставался профессором кафедры. Он тяжело переживал перемены, но на вопрос, как теперь будет строиться работа, Вагнер ответил: «Семен Юлианович, как Вы работали, так и будете работать». И я уверена, что именно так оно бы и было. Чтобы не травмировать С.Ю., Вагнер перешел к нам только после переселения в новый корпус. Неожиданная кончина С.Ю. совпала с началом переезда.
К этому времени в институте были созданы научно-исследовательские лаборатории (ЦНИЛ) для изучения комбинированной травмы. Впервые в Советском союзе открылось отделение сочетанной травмы на базе областной больницы. Была защищена докторская диссертация М.Г.Урмана «Травма живота», на материале которой опубликована монография.