Развитие хирургии настоятельно требовало организации анестезиологической службы. Оперируя под местной анестезией, мы 10 лет мечтали о том, чтобы во время операции можно было сосредоточиться только на работе, а не вздрагивать поминутно и не требовать от младших врачей, стоящих «у больного», ответов: как пульс, сколько льют, не пора ли переливать кровь, и не бояться ужасного «больной не дышит». И только в 1962г появился, наконец, дипломированный анестезиолог – Ольга Михайловна Шумило, которая сразу освоилась в специальности и облегчила нам существование. После отъезда О.М.Шумило пришел Игорь Евгеньевич Ненашев на долгие годы обеспечивавший службу на высшем уровне сначала в одиночку, а затем в качестве заведующего отделением и наставника молодого поколения

Даже работая на «Козле», анестезиологи могли уже обеспечить более или менее стабильную защиту больного от нашей агрессии. Однажды в начале утренней линейки широко открылась дверь, и в зал гуськом вошло 12 человек молодежи обоего пола. Мы их машинально считали, пока они шли, а потом спросили, кто это. «Анестезиологическое отделение», ответствовали нам. Можно было вздохнуть свободно. Специалисты вели теперь послеоперационные палаты наподобие ПИТа и реанимации. Это несказанно облегчало работу. Стало возможным целиком сосредоточиться на операционном поле. И совсем хорошо стало, когда было выделено отделение реанимации под руководством Галины Сергеевны Сандаковой, реаниматолога божьей милостью, которая воспитала плеяду специалистов и продолжает это благое дело на кафедре.

С обследованием были проблемы. Я по питерской привычке отправляюсь в рентгенкабинет с больным, у которого была большая полость то ли в легком, то ли в плевре. Главный рентгенолог области подходит к аппарату: «Ток!». На экране большой уровень в левом гемитораксе. «Вот! Аусс!». Спрашиваю:

– Где?

– Что где?

– Полость где?

– Вот!

– Вот – это в легком или в плевре?

Вопрос глубоко оскорбил начальственную даму, особенно просьба поставить больного боком. Пришлось разбираться самостоятельно.

Новая эпоха началась, когда в ренгенкабинете появилась Антонина Михайловна Дмитриева, специалист высшего класса ленинградской школы. Мы ровесники и быстро сдружились. Невозможно переоценить ее роль в моем продвижении в профессии. Не без казусов, конечно.

В клинику поступила пациентка с необычным плевритом. На снимках было видно значительное расширение средостения, что показалось нам признаком парамедиастинального скопления жидкости. Надо было подтверждать диагноз. Я как специалист по легким стала соображать, каким образом сделать пункцию. Это я-то с моей выучкой, да не попаду в полость? На дежурстве, покончив с неотложными делами, я забрала больную в перевязочную, влезла на табуретку, прицелилась параллельно позвоночнику на уровне 2го грудного позвонка (не иначе как снайпер), загнала длинную иголку в плевру (?) и получила вязкую белесоватую жидкость. В это время в перевязочную ворвалась А.М.

– Успела?

– Успела, – с торжеством ответила я и показала пробирку с «экссудатом».

– А я вот не успела, хотя примчалась на такси! Дома я подумала: а что же мы пищевод не посмотрели? Пошли в рентген!

На рентгене получилась ахалазия пищевода, «в лучшем виде», как говорил Александр Моисеевич Граевский, главный редактор Пермского книжного издательства. А теперь скажите, разве неправда, что дуракам счастье? Я же исхитрилась ей сзади в пищевод попасть! И ведь, не нагноилось средостение после моей молодецкой пункции из положения «с табуретки»! Такой вот рецидив питерского периода происходил еще не раз, но когда через 10 лет после моего возвращения у нас появилось настоящее отделение грудной хирургии, я туда уже не пошла. Мои интересы прочно сосредоточились на печени.

В этот период загруженность достигла максимума, который продержался до защиты докторской в 1977 году. Я занималась со студентами 5 и 6 курса общей хирургией. Вела палаты (10 – 12 больных). Почти каждый операционный день приходилось оперировать – тогда кафедра была главной тягловой силой. Дежурства были 4 раза в месяц – «за бесплатно». После дежурства мою работу за меня никто не делал. Кроме того, вылеты по санавиации, подшефные районы, куда надо было выезжать несколько раз в год, техучеба с сестрами, хотя, как я теперь понимаю, это должны были делать врачи больницы. 20 лет я была бессменным секретарем областного хирургического общества.

На меня довольно скоро снова свалили научный студенческий кружок, которым я занимаюсь более полувека. Через него обычно проходили все молодые сотрудники кафедры и больницы. Требовалась работа по линии общества «Знание». Но самое тяжелое время наступало перед выборами. В качестве агитаторов нас гоняли в хвост и в гриву. Мы же отвечали и за явку избирателей, которая должна быть не менее 98%. В этих условиях писалась докторская, между прочим, на ассистентской должности. В доценты меня начали проводить после ее утверждения. Следует заметить, что у меня была семья, в которой рос ребенок. На фоне постоянного дефицита, даже имея приличную зарплату, прокормиться было непросто. Выручали командировки мои и мужа. Все везли из районов и из Москвы.

К тому же времени относится и моя первая лекция. Теперь, вспоминая этапы такого длинного пути, я обращаю внимание, что почти все серьезные начинания возникали у меня спонтанно. Как-то сразу после линейки (так мы до сих пор называем утренние конференции), ко мне подошел С.Ю. и сказал:

– Вам придется прочитать лекцию шестому курсу.

– Когда?