Много больных поступало по поводу кишечной непроходимости. Здесь тоже были проблемы. Оперировали под местной анестезией. После разреза переполненный жидкостью и раздутый газом кишечник вываливался на брюшную стенку. Чтобы опорожнить его, надо было сделать отверстие в кишке, после чего содержимое лилось на живот, в брюшную полость, на хирурга и ассистента. В отверстие в кишечной стенке вводили резиновую трубку, опорожняли петли, потом искали препятствие. Рану на кишке зашивали, а она потом расходилась, потому что стенка была с нарушениями кровообращения. Зашивать операционную рану было невероятно трудно: петли кишок оставались раздутыми, Пациент от боли напрягался и выбрасывал их наружу. Для защиты пользовались широкой «подошвой» – лопаточкой Буяльского.

Но самое главное – больного помещали в общую послеоперационную палату, где сестра была одна на весь пост. Отсутствие надлежащего лечения часто приводило к летальному исходу. Хирургу предъявляли претензии за болевой шок. В тех же случаях, когда давали общий эфирный наркоз, ругали за интоксикацию от эфира. В обоих случаях гибель была обусловлена отсутствием интенсивной терапии, когда не готовили больного до операции и не восстанавливали основные функции организма после. Этого не умели делать, не знали патогенеза, не имели аппаратуры и препаратов. А мы никак не могли понять, как же, наконец, следует поступать – что бы ни делали, все равно попадало.

И при всех подобных обстоятельствах мои учителя делали все плановые и экстренные операции под местной анестезией, те же резекции желудка, которые выполнялись по 2 – 3 в операционный день. На втором году ординатуры резекцию доверили и мне. Теперь, вспоминая дорогих нам людей, диву даешься их доброжелательности и терпению. На одной из первых резекций желудка, на которой мне помогала Галина Федоровна Маргаритова, я вляпалась в очень сложную ситуацию. На ее месте любой старший хирург поменялся бы местами и сам закончил операцию. Я думала, что так и будет. А Галина Федоровна, которую даже С.Ю. звал Галюшей, а мы – Галюшей Федоровной, простояла 4 часа и добилась того, чтобы все было сделано моими руками. И навсегда меня научил Д.И.Егоров, когда я лихо перевязала сальник, не заметив спайки с брыжейкой, где проходила артерия, хотя он меня об этом предупредил. Часть толстой кишки к концу операции омертвела. Он инвагинировал посиневший участок. Когда операция была закончена, Д.И. привел меня к шефу и сказал буквально следующее:

– Мы повредили артерию в мезоколон и т.д. – хотя ясно было, кто именно мог это сделать. Времена поменялись. Навряд ли кто сейчас взял бы вину на себя, но мы с тех пор знали, что отвечать должен старший. А у пациентки омертвевшая часть кишки отошла естественным путем на седьмые сутки, и образовался ободочный свищ, который потом благополучно зажил.

При этом представьте себе, что у больного или на наркозе стоит студент 6го курса, очень редко – начинающий врач. Хирург, помимо основной работы, должен следить, дышит ли больной, какой у него пульс и давление, сколько ему льют жидкости и не пора ли переливать кровь, какой группы и сколько. И не анекдот такого рода диалоги:

– Больной-то у вас дышит?

– Нет.

– Как нет?

– По моему, не дышит!

– Да дышу я, Галина Федоровна, не волнуйтесь! Ведь если человек не дышит, он ведь жить не может, правда? – Спасибо сознательному пациенту, так и инфаркт получить недолго! Ну, и как вам такая обстановка на серьезной операции?

В общем, главными анестезиологами были шестикурсники, а потом молодые врачи. Мы решили учредить орден за заслуги в анестезиологии. Главным препаратом у нас была «военная» противошоковая жидкость Филатова, в которую была добавлена метиленовая синь. Награду назвали «Орден голубой капли». Мы с Егоровым обошли полгорода, пока обнаружили стеклянные голубые сережки. Одну из них и преподнесли, переделав в подвеску, на день рождения Голдобину с дипломом и благодарностью за «долголетнее безупречное капание». Он носил ее на лацкане халата.

Надо сказать, что клиника не стояла на месте. Пытались усовершенствовать методы операций, за чем не торопилась успевать медицинская промышленность. Когда появлялись больные с обширными вентральными грыжами, попытались применить аллопластические материалы. С этой целью пришивали куски капроновых шарфиков, которые потом вытаскивали из лигатурных свищей годами.

Что было эффективно, и что выбросили из ванны вместе с ребенком, так это новокаиновые блокады. С.Ю. был мастером в этом плане, и мы делали блокады и по его оригинальному методу, и по классическим способам. Они хорошо помогали при сосудистых заболеваниях, при болевых синдромах, в гастроэнтерологии особенно на ранних этапах заболевания. Как всегда, лобби победило – предпочли путь полегче, а главное, поденежнее, – таблетки, а жаль!

При скудных методах обследования основное внимание уделялось клинике. Я и до сих пор глубоко убеждена в том, что если врач не поставит диагноз в гастроэнтерологии по жалобам и анамнезу, дальше будет тоже очень сложно. С.Ю. был мастером клинического разбора. На все консультации он старался брать с собой нас, приговаривая при этом, «Я много знаю, как раз и ошибиться могу, а вы знаете немного, поэтому скорее в точку попадете». На самом деле это было самое серьезное обучение. Любопытно было наблюдать консультативный прием С.Ю. в областной поликлинике. Я ходила с ним в качестве переводчика. Диалог был примерно такой:

– Расскажите, что Вас беспокоит.

– Нас?

– Ну, да! Вас!

Вступаю я:

– Что у тебя болит? Рассказывай!

– Ой! Лен ломит, крыльца, поло место, а лапости-то! – Перевожу: