С.Ю. удивлял и ученый совет. Пролетарская профессура не могла поверить, что он читает на «импортных» языках всю ту литературу, которую он набирал по пути на заседание в библиотеке. В те времена у нас не было соглашения об авторском праве, и в институт присылали множество иностранных журналов – читай, не хочу. Те, кто «гимназиев не кончал», считали, что Минкин напоказ листает журналы, а шеф просто не терял зря время. Потом он нес их в клинику и раздавал нам. Хочешь – не хочешь, а просвещайся. Коллеги не могли понять, почему при начале обсуждения его кандидатуры на ученом совете С.Ю. выходил из зала. По правилам, заведенным в старые времена, он давал возможность высказывать о себе любые суждения. Такого рода этикет был рабоче-крестьянской профессуре недоступен. В его речи еще сохранилось кое-что из старой орфографии. Он говорил и писал «ея» вместо «ее». А старую орфографию знать вовсе неплохо. Например, мы всю жизнь считали, что «Война и мир» Толстого про войну и мирную жизнь. Но «Мiр», как это в подлиннике у Льва Николаевича, обозначал «общество». Смысл получается несколько другой. А нам это осталось неизвестным. Выходит, « маленько не то проходили».

С.Ю. терпеть не мог сидеть на съездах. Зайдя в холл, он говори нам:

– Ну, ребята, легистрирывайтесь и пошли отседова! Какой дурак сидит на заседании? На них ездят, чтобы походить по клиникам, повидаться с друзьями, узнать научные новости. А материалы вы и сами прочтете.

Мы, конечно, сидели на заседаниях – друзей в центре еще не накопили, и в клиники ходить было не к кому. Корифеев можно было увидеть и услышать в зале. Надо отметить, что на съезды и даже в библиотеку командировки нам давали регулярно, потому что были заинтересованы в подготовке кадров.

Очень помогал нам постигать тонкости профессии юмор С.Ю. Вот байка, сохранившаяся с времен его бытности в ВМА. Идет обход. В палате оперированный по поводу грыжи полковник выписывается на 10й день домой. Можно не задерживаться около него, но он с извинениями останавливает Семена Юлиановича.

– Простите, профессор, я знаю, что у Вас ограничено время, но разрешите спросить Вас, что мне можно кушать после этой операции? (С.Ю. раздражает лакейское «кушать»)

– Ну, мясное, молочное, фрукты…

– Спасибо, профессор! Извините, я еще спрошу: а яблоки мне можно?

– Яблоки можно.

– Большое спасибо, профессор! Простите, что задерживаю! А апельсин мне можно?

– Можно.

– Еще раз извините меня, я отнимаю у вас время! А лимон мне можно?

– Лимон нельзя!

– Огромное Вам спасибо, профессор.

Все вышли из палаты. Старшие в недоумении – лимон-то после грыжи причем? Может, правда он что-то знает, а мы – нет? Неохота в дураках оказаться. А молодежи все одно пропадать – спрашивают:

– Семен Юлианович! А почему лимон нельзя?

– А если я все разрешу есть, какой же я буду профессор?

Шеф был редким диагностом. Частенько, войдя в палату, он внезапно спрашивал: «какой идиот положил больного вон там в углу?» Автор признавался немедленно и вставал на защиту своих и страждущего интересов. Следовал немедленный приказ: «выписать». Начинались объяснения о язве, рентгенограммах, анамнезе ит.д. «Выписать!». Почему? Оказывается, мы не обратили внимания на темные круги под глазами, а там еще подкожные жировые отложения (ксантелазмы) – системная патология. Мы упираемся. Шеф отвернулся – взяли на стол. И началось! Анастомозит, ранняя спаечная кишечная непроходимость, релапаротомия и все остальные прелести. А чего же вы, милые, хотели? Вас, ведь, предупредили!

– Ребята, вы со мной не спорьте!

И на этом фоне – дело врачей. Обстановка в городе накалилась уже к концу кампании. В поликлиниках отказывались идти на прием к «врачам нерусской национальности». Вызвав скорую, закрывали дверь перед «не тем» лицом. На улице громко высказывали мнение об «отравителях». В клинике даже намека не было на поддержку официальной линии. Семен Юлианович держался с исключительной выдержкой, никак не выдавая своего состояния. И единственный раз я услышала от него несколько слов по этому поводу. Я помогала ему на операции. Заканчивая ее, он сказал: «Сегодня вечером вы услышите по радио интересное сообщение», снял перчатки, улыбнулся и ушел. Вечером передали информацию о ликвидации «дела врачей». Я поняла, что рано утром шеф слушал «голоса» и узнал новость раньше всех. В нашей врачебной среде никто ни на минуту не поверил ни одному слову в этом позорном деле, поэтому и приняли его окончание, как избавление от очередной напасти. И пошли опять политзанятия по приказу, которые С.Ю. всегда проводил за полчаса, а то и короче.