И еще одна проблема была под запретом у молодежи. Романов в клинике не было принципиально. Таков был уклад. Выйдешь за дверь – на здоровье. На работе – ни-ни.

С юмором и у нас было все в порядке. Приходящий народ диву давался, когда в операционной или процедурной после оказанной коллеге помощи кто-нибудь заявлял: «Вот что бы ты без меня делал, а ты на мне жениться не хочешь!» А потом умилялись, какие в клинике отношения, и как в ординаторской Кушкуль с Палатовой «Тропинку» слаженно на два голоса поют.

Как-то я на полном серьезе спросила Егорова: «Дмитрий Иванович! А что такое женственность»? На что и получила незамедлительно: «А это, деточка, то, чего в вас совершенно нет». А откуда бы ей, этой женственности, взяться в нашей среде и при наших занятиях? Приходилось быть наравне с сильным полом. Спрос был одинаковым, если назвался груздем… Ведь наших женихов вернулось с войны три процента. Кому же было пахать? Неоткуда было взяться той милой женской слабости, которая и есть главная сила. Люди нашего поколения делали себя сами.

Я давно поняла, что надеяться мне, кроме как на себя, не на кого, делала все, что сильному полу положено, а когда и помочь могла в трудной ситуации. «Хватка-то у Вас не бабья» – заметил как-то один мой студент моего возраста. Меня эта аттестация нисколько не обеспокоила, и для наших ребят я так насовсем и осталась «своим парнем». В ординаторской мне спокойно мог сказать дежурный хирург: «Всю кашу не доедай и ложку свою мне оставь»! Сколько этой «каши было съето, сколько песен было спето» более полувека назад!

Неудивительно, что когда что-то не ладится, я иду в старый наш хирургический корпус и встаю на плитки, которые там еще остались в некоторых местах, как раньше, с 1907 года. И тяжесть потихоньку отпускает.

Уже на 6м курсе начались заботы о науке, пошла экспериментальная работа, статьи и доклады. С.Ю. был великим энтузиастом разного рода изысканий, хорошо знал и любил казуистику в медицине. И как всегда в таких случаях бывает, она к нему валом валила. Шеф был мастером обследования. Пальпация в его руках была искусством. Я до сих пор показываю студентам, как по его методе надо живот смотреть. Больными он был готов заниматься с утра до вечера. В клинику приходил в 7 часов, шел на обход, часто не дав вздремнуть хоть часик дежурным. И упаси боже, не прийти вечером или в праздник навестить своего больного. Перестанешь для него существовать. И при этом, полная защита при неприятностях. И еще – женщинам, даже студенткам, он никогда не забывал подать пальто к искреннему удивлению наших сверстников. Нас воспитывало и чувство товарищества в работе и даже в быту, постоянное стремление помочь у наших учителей. Я всегда помню, как каждое воскресение в течение нескольких лет С.Ю. навещал дома больного профессора М.А.Коза, который перенес тяжелый инсульт.

Каждый вторник шеф лично, с обязательным участием врачей клиники, проводил разборы больных для хирургов города, где обсуждались самые сложные и интересные случаи из практики с теоретическим обоснованием диагностики и лечения. Он все годы работы был председателем научного хирургического общества. Оно проходило всегда очень интересно. Врачи из районов приезжали на него при малейшей возможности. Это поддерживало их общение между собой и с институтом. На ежегодных областных съездах хирургов была насыщенная программа и непременно показательные операции.

В операционной мы могли учиться у настоящих асов. О Д.И.Егорове уже упомянуто. Мастером был Юрий Львович Дьячков. На этом молчуне мы висели, как пчелиный рой. Среди тишины в ординаторской вдруг слышим реплику:

– А я ночью в гинекологии больной без пульса наркоз давал.

С воплем «как?» «субчики» бросаются к нему. У больной–то внематочная беременность!

– Что как? Налил эфир и давал. (Наркоз, конечно, масочный).

– А контролировали как?

–Ну, контролировал, конечно.

– Как? Ну, Юрий Львович! Ну, скажите!

– Отвяжитесь! По зрачку смотрел!

На какой лекции вы это услышите, да еще в те времена, когда каждый в любую минуту мог попасть в подобную ситуацию?

С.Ю. очень ценил Дьячкова и хотел, чтобы он защитил кандидатскую диссертацию. Тему он придумал ему вполне оригинальную и выполнимую – местный лейкоцитоз при остром аппендиците. При скарификации на коже в правой подвздошной области действительно в капле крови обнаруживалось значительное повышение числа лейкоцитов при наличии воспаления в животе. Это можно было использовать для экстренной диагностики. Ю.Л., как и большинство практических врачей, питал неуважение к науке и не считал тему заслуживающей внимания. К тому же, это удобное обоснование, когда лень писать. По этой, или какой другой причине, но тетрадку с результатами исследований, в которых и мы посильно помогали, он выбросил, сказав, что потерял. Конечно, он и без кандидатской был Дьячковым.

На показательных операциях, которые проводили на областных съездах хирургов, Ю.Л. делал под местной анестезией резекцию желудка за 45 – 50 минут и снимал перчатки. Зрители не успевали сообразить, какой перед ними умелец, потому что смотрели, как маются с какой-нибудь сложностью на другом столе. Это был тот случай, когда кажется, что все делается само собой, и так просто, что ты тоже возьмешь и сделаешь не хуже. После этого стоит сразу попробовать, чтобы убедиться, как долго тебе еще быть подмастерьем. Даже истории болезни, им написанные, всегда были тонкими, что вызывало хищный бросок проверяющих и заканчивалось их глубоким разочарованием, потому что в историях было все, что нужно, да к тому же еще это можно было прочесть. С историями болезни и в то время была такая же, как теперь, проблема. Наша канцеляристка мне обычно говорила: «Люда, подождице, в ваших историях бывают дэфэкты». Во время ординатуры шеф каждое воскресенье требовал меня в клинику, где читал мои истории и высказывал свое мнение в виде резолюций: «написал колхозник», «бестолковая». Однажды, правда, не мне, отчеканил: «так пишут ассенизаторы».

Я позволю себе личное отступление по поводу историй болезни в виде многотомников, которые приняты только в нашей медицине. Их придумал и ввел в обиход профессор Мудров, кстати, личный врач семейства Пушкиных. Сделал он это, вероятно, от избытка свободного времени. С той поры они служат источником великого множества огорчений для всех медиков без исключений, как читающих, так и пишущих. Вопрос: когда улучшится их качество? – никогда не получит ответа. И смысл здесь в том, что истории болезни в виде литературного произведения абсолютно не нужны, и без них превосходно обходится весь мир. Их просто нельзя написать идеально, если ты не Тургенев. Прошу прощения у администрации теперь уже Краевой больницы за высказанную здесь крамолу. Ребята, припомните, сколько раз и сколько лет вас самих ругали за истории, и сколько лет уже вы ругаете врачей, причем всех возрастов и специальностей. Вам не кажется, что если это было и остается всегда и со всеми, то существуют причины, которые нельзя ликвидировать? Еще раз оговариваюсь, это только мое личное мнение, и возможно, я с ним не согласна. Просто за более полувека работы накипело.

И теперь, когда я их уже не пишу, самые тяжкие для меня времена, когда пытаюсь их прочесть. И каждый раз испытываю сочувствие к нашему превосходному специалисту по экспертизе Марьям Спартаковне Гулян, которой по долгу службы приходится эти истории читать каждый день. Терпения Вам, дорогая! А теперь намечен переход к компьютеризации регистратуры. И у меня где-то в глубине сознания теплится тревога: а вдруг случится сбой и все исчезнет, ведь истории не продублируют – пожарники запретят!