Книги

Во имя Науки! Убийства, пытки, шпионаж и многое другое

22
18
20
22
24
26
28
30

Пытаясь объяснить мотивы поведения Качинского, пресса сосредоточила внимание на его жизни после Гарварда. Он защитил докторскую диссертацию по математике и стал профессором Калифорнийского университета в Беркли. Это был конец 1960-х, радикального десятилетия, и «Берсеркли» был самым радикальным учебным заведением страны. Призывы к насилию и переворотам звучали повсюду, и для диванных психологов, рассуждающих в прессе, связь была очевидна. Бунтарская атмосфера в Беркли должна была испортить юного гения и превратить его в злодея.

Но, по собственному признанию Качинского, он приехал в Калифорнию уже сломленным. На самом деле он занялся преподавательской работой ради денег, чтобы впоследствии купить где-нибудь участок земли и воплотить свои фантазии об убийствах и мести, которые выкристаллизовались еще на Востоке. То, что он оказался в Беркли, было простой случайностью, и он почти не замечал весь хаос, который творился вокруг. Его реальные проблемы проистекают из испорченного детства и многих часов насилия, пережитых в гарвардском здании с белым китом, нарисованным на двери, не говоря уже о паранойе периода холодной войны, которая убедила ЦРУ и связанных с ним ученых, что страдания людей – нормальная цена для спасения мира.

Но, как мы увидели, у науки есть враги по обе стороны политического спектра. И если дело Унабомбера раскрывает опасность безумства консервативного уклона, наш следующий сюжет связан с мальчиком, чье счастье и, по сути, вся жизнь были принесены в жертву левацкой догме очередного психолога-негодяя.

11. Недобросовестность: секс, власть и Мани

Медсестра наклонилась над детской кроваткой и совершенно случайно взяла на руки не Брайана, а его брата-близнеца Брюса. У восьмимесячных близнецов Реймеров из Плимута обнаружился фимоз, физический дефект, который препятствует оттягиванию крайней плоти и мешает мочеиспусканию. В середине 1960-х годов, когда считалось, что хирургия решает все, их врач рекомендовал для решения проблемы сделать обрезание. Супруги Реймер согласились, и на следующее утро после того, как они привезли двойняшек в клинику, медсестра уложила Брюса на операционный стол.

У педиатра, который обычно делал обрезание, в этот день был выходной, поэтому задача легла на плечи врача общей практики. Он заправил металлический инструмент в форме колокольчика под крайнюю плоть Брюса, чтобы оттянуть ее, и закрепил с помощью металлического зажима. Затем взял в руки не обычный скальпель, а электронож – классную штуку, новейшее изобретение. В нем на лезвие подается электрический ток, ткань разрезается и прижигается одновременно, что минимизирует шрамы и кровотечение. К сожалению, этот подменный хирург, видимо, не знал об опасности контакта электротока с металлом.

Врач прикоснулся кончиком электроножа к крайней плоти мальчика, но ничего не произошло, и он прибавил мощности. Опять никакого результата, пришлось подкрутить еще. На этот раз сработало. Разряд электрического тока прошел через тонкую крайнюю плоть и вступил в контакт с металлическим колпачком под ней. Весь пенис охватило палящим жаром. Присутствовавший рядом анестезиолог услышал фразу: «Как стейк подгорел!» В помещении запахло горелым мясом, из промежности мальчика повалил дым. Хирург отдернул электронож, но было уже поздно. Когда появился срочно вызванный уролог, пенис Брюса выглядел побелевшим и обескровленным, как пережаренный кусок свинины. И нехарактерно пористым.

Вскоре в доме его родителей, Рона и Джанет Реймер, раздался телефонный звонок. Врачи клиники не сказали им, что случилось, но посоветовали приехать как можно быстрее. В тот день Виннипег накрыла необычная апрельская пурга, они мучительно долго пробирались по улицам. Впрочем, они все равно ничем уже не могли помочь. На следующий день, вспоминала Джанет, пенис Брюса «почернел и выглядел как маленькая жилка». В течение нескольких дней он иссох и развалился на кусочки.

Брайану обрезание делать не стали, и фимоз со временем рассосался сам по себе. Это стало небольшим утешением для двадцатилетнего Рона и девятнадцатилетней Джанет, у которых внезапно оказался на руках покалеченный ребенок и полное отсутствие представлений о том, что делать дальше.

Джон Мани однажды определил пенис как «знак отвратительной мужской сексуальности» и добавил, что «для женщин мир мог бы быть гораздо лучше, если бы не только домашних животных, но и самцов человеческого рода кастрировали при рождении». Если эти утверждения поразили вас – что ж, миссия выполнена. У Джона Мани были и пылкие сторонники, и яростные противники. Но он никого не оставлял равнодушным.

Мани вырос в 1920-е годы в строгой христианской общине в Новой Зеландии. Отец бил его за малейшие прегрешения. Мать испытывала от мужа еще большие страдания. Она и ее сестры были воспитаны в ненависти к токсичным мужчинам. Джон Мани говорил, что они заразили его своей предубежденностью.

В двадцать пять лет он уехал из Новой Зеландии в Соединенные Штаты и со временем защитил докторскую диссертацию по психологии в Гарвардском университете. Темой его работы стало психическое здоровье гермафродитов (сейчас их называют интерсексуалами). Кстати, среди его коллег в Гарварде был Генри Мюррей.

Вопреки ожиданиям – даже в медицинских учебниках такое генетическое состояние называют «нарушением», «отклонением» и пр., – Мани выяснил, что большинство гермафродитов совершенно нормальные в психологическом плане люди и имеют не больше отклонений, чем широкая публика. Эта готовность нормализовать гермафродитов (во всем мире их не меньше, чем рыжих) сделала его героем в глазах интерсексуального сообщества.

Вскоре Мани получил должность в клинике университета Джонса Хопкинса в Балтиморе. Именно здесь он сделал наибольший вклад в психологию сексуальности. Сексуальная идентичность человека определяется несколькими факторами: гормонами, анатомией, сексуальной ориентацией, культурными перспективами и т. д. Помимо всего этого Мани выделил дополнительный фактор – самоощущение индивида мужчиной или женщиной.

Психолог и гендерный теоретик Джон Мани в своем кабинете с предметами племенного искусства и загадочным кипящим котлом (из коллекции Kinsey Institute, Indiana University).

Мужское и женское самоощущение обычно совпадает с гениталиями и гормонами, но не всегда. Можно иметь мужские гениталии, но чувствовать себя женщиной, или наоборот. Встречаются и иные перестановки. Мани нужен был термин для определения этого ощущения, и он решил обратиться к лингвистике. Носителей английского языка зачастую ставит в тупик грамматическое понятие рода в других языках: почему, например, кровать – «она», а диван – «он»? Мани позаимствовал это понятие и применил к людям. В схеме Мани слово sex («пол») стало иметь отношение к хромосомам и анатомии, т. е. к физическим проявлениям, а слово gender («род») – к поведению и ощущениям. Короче, секс – это биология, а гендер – психология.

В этом значении слово «гендер» вскоре получило широкое распространение, и Мани мог наслаждаться славой изобретателя термина. Еще большую известность принесла ему сознательно провокационная позиция, которую он занимал в общественно значимых вопросах. Некоторые из них в наши дни выглядят по меньшей мере странно. Публика разевала рот, когда он выступал за нудизм, открытые браки и садомазо. Другие кажутся опрометчивыми. На публичных лекциях он, например, демонстрировал слайды, где изображалось скотоложство и копрофагия – явления, как он утверждал, абсолютно нормальные. Он также выступал защитником педофилии в отдельных случаях и возмущался, когда люди считали инцест совершенно однозначной проблемой. Он говорил, что посягательства отчима на падчерицу вполне благое дело, поскольку ее мать «даже рада на время избавиться [от мужа]».

Трудно сказать, искренне ли говорил Мани весь этот бред. Ему нравилось выводить людей из себя, и однажды он охарактеризовал свой метод теоретизирования по поводу сексуальности как «научно-фантастическую игру». Но, заняв однажды какую-то позицию, он отстаивал ее до конца. Те, кто пытался с ним спорить, не просто были неправы или заблуждались. Они были презренными узколобыми фанатиками, безнадежно застрявшими в прошлом[61].

Если не считать краткосрочного брака, у Мани не было практически никакой личной жизни. Для коллег из Хопкинса он был дешевым сукиным сыном с вулканическим темпераментом. Он заставлял своих студентов сводить штемпели с конвертов, чтобы вторично их использовать, по ночам совершал набеги на буфет клиники и собирал остатки еды в пластиковые пакеты. Коллеги, которые имели смелость указывать ему на ошибки, быстро понимали, что этого лучше не делать, если нет желания испытать на себе его очередной приступ ярости.

Вместо друзей Мани предпочитал заниматься поиском сексуальных партнеров. С усами и в свитере с высоким воротом он выглядел как клевый свингер-шестидесятник и с удовольствием играл эту роль, курсируя между парками и банями с целью подцепить женщин или мужчин, кто бы ни среагировал. На научных конференциях он устраивал оргии с другими участниками (должен признаться, никогда не бывал на такого рода научных конференциях).