Фримен неустанно готовил новых врачей, и благодаря этому количество операций лоботомии, производимых в Соединенных Штатах, между 1946 и 1949 годами выросло в десять раз – от 500 до 5000 в год. Затем осенью 1949 года прозвучало неожиданное объявление, которое подняло эту процедуру на невиданные высоты.

В 1939 году в офис Эгаша Мониша в Португалии ворвался человек с психическим расстройством и пять раз в него выстрелил. Мониш остался жив, но, с учетом подагры и преклонного возраста, более или менее отошел от дел, удовлетворившись тем, что психохирургия получает все большее распространение благодаря таким врачам, как Фримен и другие. Тем не менее он продолжал упорно стремиться к славе и в конце 1940-х годов снова стал просить коллег (в том числе и Фримена) номинировать его на Нобелевскую премию. В 1949 году он получил девять номинаций и осенью наконец был удостоен желанной награды. Таким образом он занял более выдающееся место в истории, чем любой из Монишей.

Оглядываясь назад, можно сказать, что эта премия оказалась последней похвалой психохирургии. Негативное отношение специалистов к этому направлению усиливалось. Враги Фримена продолжали осуждать его «экспедиции за головами», но, пока никто не мог предложить более совершенного метода лечения, критика ни к чему не вела. Фримен, по крайней мере, пытался решить реальную проблему, а люди всегда склонны поддержать пусть и не самое удачное решение, чем сидеть сложа руки. Но конец психохирургии положили отнюдь не этические проблемы, а C₁₇H₁₉ClN₂S – препарат под названием «хлорпромазин».

Французские врачи сначала использовали хлорпромазин для выведения больных из послеоперационного шокового состояния, но уже к 1950 году его стали давать пациентам психиатрических приютов, и результаты оказались потрясающими.

Люди, которые десятилетиями содержались взаперти, в обшитых войлоком палатах, и несли всякий бред, внезапно обретали способность спокойно сидеть и поддерживать разговор. Усматривая аналогию, некоторые врачи называли хлорпромазин «химической лоботомией», но на самом деле лекарство было значительно лучше. Это был первый настоящий антипсихотик: препарат, который не просто притупляет эмоции (как барбитураты), но реально облегчает симптомы. Короче, он превращает людей из заключенных в пациентов, и мало какие лекарства в истории имели более значимый социальный эффект.

За первые десять лет существования на рынке хлорпромазина им воспользовались пятьдесят миллионов человек. За ним появились другие антипсихотики типа лития. Уолтер Фримен мечтал, что трансорбитальная лоботомия приведет к тому, что по всему миру опустеют приюты для душевнобольных; хлорпромазин действительно это сделал. Не прошло много времени, как одна из самых печально известных примет западного общества – дома сумасшедших – практически исчезла.

Поначалу Фримен приветствовал хлорпромазин и даже прописывал его пациентам. Но, к сожалению, как только препарат стал реальным соперником лоботомии, он стал его активным противником.

Фримен неоднократно подчеркивал, что это средство направлено не столько на корень психического заболевания (то есть на функционирование мозга), сколько на облегчение симптомов. Действительно, люди, принимавшие лекарство, часто продолжали слышать голоса и видеть галлюцинации; просто эти голоса их больше не тревожили. Более того, у лекарства оказалось много побочных эффектов: ожирение, желтуха, затуманенное зрение, покраснение кожи и паркинсонизм.

Самое печальное в том, что хлорпромазин не может подготовить людей к жизни после психического заболевания. После прояснения сознания пациенты часто не представляют, в каком времени живут. Один такой пациент мог вспомнить лишь то, как штурмовал вражескую траншею во время Первой мировой войны, – а это событие происходило на несколько десятилетий раньше; затем он, по сути, мигнул – и очнулся пожилым человеком. И когда люди покидали приют и попадали в реальный мир, оказывалось, что их супруги живут в другом браке, их профессиональные навыки устарели, а общество ушло далеко вперед. Даже сегодня мы все еще имеем дело с последствиями применения этих лекарств. Отчасти из-за них приюты для душевнобольных вышли из моды, и многие люди, которые раньше были бы изолированы в таких приютах, сейчас попадают в тюрьмы или оказываются просто на улице.

В защиту антипсихотических средств надо сказать, что они принесли больше пользы, чем вреда, и сохранили миллионы утраченных в ином случае жизней. Помимо социальной значимости эти лекарства также изменили наше представление о механизме работы мозга. Мониш и его коллеги представляли себе мозг как электрический коммутатор, поэтому отрезание дефектных «проводов» выглядело вполне разумным. Но антипсихотики действуют по-другому. Хлорпромазин влияет на работу нейромедиаторов, химических веществ, которые передают сообщения в мозге. И теперь ученые представляют мозг в виде химического завода, а роль препаратов для лечения психических заболеваний заключается в исправлении химического дисбаланса.

В целом же хлорпромазин сыграл такую же важную роль в психиатрии, как пенициллин – в лечении инфекционных заболеваний и анестезия – в хирургии. Препарат появился внезапно и кардинально разделил принцип лечения на до и после. Если бы хлорпромазин и ему подобные средства не были открыты, мы бы, наверное, до сих пор делали лоботомию в ограниченных масштабах. Ведь проблемы требуют решений, пусть даже и несовершенных. Но эти лекарства появились, и для большинства врачей, имя которым не Уолтер Фримен, выбор между несовершенным лекарством и лоботомией с помощью ножа для колки льда практически не стоял.

Эгаш Мониш тихо скончался в 1955 году, уверенный, что оставил достойное наследство и как настоящий Мониш, и как благодетель человечества. Уолтеру Фримену не повезло: он был на двадцать лет моложе и дожил до момента, когда ощутил себя изгоем.

После появления хлорпромазина приверженность Фримена к психохирургии стала восприниматься как варварство, а его колючий и агрессивный характер даже бывших союзников превратил во врагов. В середине 1950-х годов он покинул Вашингтон и уехал в Северную Калифорнию в надежде начать все заново; он даже сбрил на некоторое время свою приметную бороду и усы. Но врачи, зная его репутацию, не хотели направлять к нему клиентов, и он с трудом находил новых пациентов для проведения операций.

В итоге он стал все больше и больше времени уделять наблюдению за своими прежними пациентами. Он получал гигантские счета за междугородные телефонные переговоры с ними и находил некоторых в Австралии и Венесуэле, а других – в разных государственных тюрьмах. Благодаря этим переговорам он собрал огромный объем данных и приобрел новейший перфокарточный компьютер IBM, чтобы их обрабатывать. В отличие от Мониша, Фримен серьезно относился к последующим наблюдениям.

Но с научной точки зрения вся эта деятельность Фримена была слишком бессистемна и анекдотична, чтобы иметь значительную ценность. Прежде всего, в своих исследованиях он никогда не использовал контрольные группы – то есть не вел наблюдение за обитателями приютов, которым он не делал операции и состояние которых мог бы сравнивать с состоянием тех, кому была сделана лоботомия. А без такого контроля его заявления об эффективности лоботомии были бессмысленны, поскольку не исключено, что прооперированные пациенты могли бы выздороветь сами по себе, без лоботомии, а может, жили бы еще лучше. Более того, учитывая вполне понятную человеческую склонность интерпретировать данные в наиболее благоприятном свете, есть основания задуматься, насколько такой идеолог лоботомии, как Фримен, был объективен в представлении результатов. Последнюю операцию лоботомии Фримен провел в 1967 году, в возрасте семидесяти двух лет. Пациенткой была одна из той первой десятки, кому он делал трансорбитальную лоботомию еще в своем вашингтонском офисе. Это была ее третья лоботомия; первые две ничего толком не дали. К сожалению, Фримен проткнул очередной кровеносный сосуд. Пациентка скончалась у него на глазах от потери крови. Вскоре после этого его лишили лицензии на проведение операций.

Фримен не опустил руки и, подобно Монишу, приложил все усилия для укрепления своей репутации, хотя теперь это было весьма непростым делом. Одной из причин, по которым он так упорно собирал сведения о состоянии своих бывших пациентов, было желание использовать их показания для борьбы с критиками.

Он никогда не упускал случая напомнить, что некоторые его пациенты вернулись к активной жизни как юристы, врачи или музыканты. Один даже играл в Детройтском симфоническом оркестре. Когда подобные истории не производили впечатления, он просто начинал хвастаться. В 1961 году, за одиннадцать лет до того как умереть от рака прямой кишки, Фримен выступил на медицинской конференции в защиту лоботомии для детей и получил несколько резких возражений от присутствовавших в аудитории. В какой-то момент впавший в ярость Фримен наклонился, схватил стоявшую за спиной коробку и вывалил на стол ее содержимое. Он сказал, что это – пятьсот поздравительных писем от благодарных прооперированных пациентов, которые до сих пор поддерживают с ним контакт. «А сколько рождественских открыток получаете вы от своих пациентов?!» – воскликнул он. Это было эффектно, но заставляло задуматься, почему коробка здесь оказалась. Может, он подозревал, что участники конференции будут враждебно настроены по отношению к нему? Может, он всегда носил эту коробку с собой, готовый использовать в подходящий момент? Или она служила утешением, моральной защитой от такого подхода? Тем не менее в этот момент Фримен был самим собой – дерзким, склонным к театрализации и непокорным до конца.

Как это ни дико звучит, но в 1950-е годы ЦРУ заказало секретный доклад о работе Фримена. Они хотели выяснить, способна ли лоботомия унять активность коммунистических агитаторов. После некоторых размышлений агентство отказалось от этой идеи – не только из-за досадных соображений защиты прав человека, но и потому, что операции, судя по всему, не столь эффективны, как им хотелось бы.

Как мы увидим в двух следующих главах, множество научных злоупотреблений происходило по обе стороны железного занавеса во времена холодной войны. ЦРУ использовало исследования психологического стресса для разработки более жестких и поистине мучительных методик допросов. Советский Союз тоже злоупотреблял психологией, а также готовил шпионов для вынюхивания секретов самого смертоносного научного эксперимента в истории – создания атомной бомбы.

9. Шпионаж: дело выбора