– Но как же вам живется, любезный Александр Сергеич?

Тот развел руками.

– Правды перед добрым человеком таить нечего: нехорошо живется, – сказал он. – Вот мама все знает… В деревню не пускают, а здесь сил не хватает жить.

– Кто не пускает? Почему?

– Аггелы не пускают и – жена, – не удержавшись, вдруг зло рассмеялся Пушкин. – Сперва мы надуем им в уши всякого вздора, – опустил он кудрявую, с уже поредевшими волосами голову, – а потом и сами не рады… Если бы не это, так я на край света убежал бы…

Полковник грустно посмотрел на него.

– Вот так же и блаженной памяти император Александр Благословенный, от всего устав, хотел уйти, – сказал он тихо. – А вы его в это время… помните?..

– А кто ему мешал? – зло бросил Пушкин.

– Тот же, кто мешает и вам: судьба.

– Ну, не знаю, – нетерпеливо отозвался Пушкин. – Ты как себя, мама, чувствуешь? – оборвал он, раскаиваясь, что начал этот тяжелый разговор перед больной.

– Все так же: плохо, – отозвалась она безучастно. – Вот Зина Вревская мантилью мне подарила… Посмотри, какая красивая… Не понравилась ей моя старая кацавейка… А на что мне теперь такая мантилья?

Все замолчали: о нужном говорить было тяжко, потому что весь разговор сводится к сознанию полной безвыходности, а о пустяках – сил не хватало. Полковник смотрел то на нее, то на сына: «Владимирка… – подумал он. – Сами виноваты? Но от этого не слаще, а может быть, еще горше…»

– А что это за господин Белкин, Александр Сергеич, повести которого вы изволили отпечатать? – спросил старик, указывая на томик рассказов, который лежал рядом на круглом столе.

– А кто бы ни был! – засмеялся Пушкин. – Но повести надо писать вот, как он: коротко, просто и ясно…

– Нет, так, как пишет их господин Белкин, писать их отнюдь не следует, – мягко, но упрямо сказал старик. – Много воды с тех пор утекло, как мы с вами в Твери у Гальони встретились, но я, старовер, все на своем стою: в ядре нужна хорошая мысль, затем нужна для нее хорошая оправа и нужны хорошие технические средства, чтобы эту подобающую и достойную ядра оправу сделать как следует. Тут в работе оправы мастерство великое, сама оправа четкая и благородная, а души нет… И то, что сборничек этот, как слышно, имеет у публики успех, только подтверждает мое мнение: никто и никогда не кричал пророку «форо», но кричали, и не раз, «распни Его!»

– Прекрасно. А вы читали малороссийские повести Панька Рудого?

– Как же, как же…

– Что же вы о них скажете и о Гоголе?

Полковник опустил голову.

– Это все так хорошо, что тут все каноны падают, – наконец сказал он с виноватой улыбкой. – И, может быть, настоящее искусство только с этого и начинается…