Когда мы приехали в офис нотариуса, я поняла, что моя роль заключается в том, чтобы сыграть американскую жену, едва понимающую хоть слово на итальянском. Я должна была сидеть позади и позволить законной передаче прав идти своим чередом. И я бы вмешалась тогда и только тогда, когда старомодному шоу сицилийских эмоций и пафоса понадобилось бы завершение. Поскольку помимо всего прочего, что я уже узнала, я также знала, что сицилийцы были способны сдвинуть горы в том, что касается боли утраты, смерти, потерь. Они считали это своим национальным долгом. И именно это делало их сицилийцами, а не итальянцами.

Интерьер офиса поразил меня, словно являлся декорациями к работе сицилийских кинематографистов. Это было нечто среднее между школьной библиотекой из фильмов о Гарри Поттере с кипами перевязанных документов от пола до потолка, тисненных золотом, и частным домом какого-то местного аристократа, который предпочитал плюшевые гобелены и шелковые до пола занавески в цветочек, дополненные богато украшенными ламбрекенами. Когда мы вошли в похожий на чью-то гостиную зал для конференций, меня пригласили присесть за огромный, античный лакированный стол на ножках в виде лап, держащих шары. На вывязанную вручную кружевную салфетку передо мной поставили хрустальный кувшин воды вместе с бокалом. Наличие воды предполагало, что мы пробудем здесь какое-то время. Затем нотариус, загорелый мужчина возрастом около пятидесяти лет с прической как у Джорджа Клуни, в поло цвета морской волны и кожаных водительских ботинках от Гуччи, положил передо мной большое фолио весьма внушительных размеров. Бумага была разлинована и заполнена красивым педантичным почерком. Похоже, в нем содержался реестр землевладения, линии наследственности и названия, перечисляющие участки мест, некоторые из них я узнала, некоторые – нет. Затем он попросил взглянуть на мой паспорт и на паспорт Саро. Когда я передавала их ему, он выразил свои соболезнования.

Минутами позже я увидела имя Саро, написанное свежими чернилами на том, что, как я полагала, является фамильным документом Гулло, описывающим родословную или наследственность. Юридические термины были напечатаны курсивом, который выглядел так, будто он был из восемнадцатого века. Мой взгляд упал на дату рождения Саро, его государственный идентификационный номер, место его рождения, наш адрес в Лос-Анджелесе. Ниже я увидела свое имя, далее – имя Зоэлы, еще даты, места, координаты, информацию о двойном гражданстве и языках.

На бумаге существование Саро уменьшилось до ключевых мест и основных событий, которые в общих чертах описывали жизнь, прожитую им: рождение, места, где он жил, свадьбу, ребенка, смерть. Когда я посмотрела на слова, написанные на этой странице, а затем снова взглянула на нотариуса, я начала плакать. Нотариус передал мне пальцами, пожелтевшими от табака, платок, и я поставила свою подпись.

Когда мы выбрались обратно на улицы Термини-Имерезе, попав прямо в центр хаоса во время часа пик, меня накрыло потоком выхлопных газов от «Весп», воздуха с морской солью, эвкалиптом и олеандром. Я зажмурилась от полуденного солнца, временно ослепнув. Теперь я владела землей на Сицилии.

У меня не было копии бумаг, подтверждающих произошедшее, или чека о платеже. Всем заведовала Франка, включая две оставшиеся поездки, чтобы завершить процесс передачи земли. Моя часть была выполнена. Я не переживала, Франке я доверяла полностью. Многое происходит на Сицилии таким образом. Но вместо этого я пыталась противостоять ощущению, что я нахожусь на самой вершине своих самых смелых фантазий относительно того, что жизнь по-прежнему может мне предложить.

Когда мы вернулись от нотариуса, Нонна готовила капонату. Запах весело шкворчащего лука с тонким ароматом мяты был таким же привычным, как запах подсоленной воды для пасты. Это блюдо было и сладким, и острым, квинтэссенцией Сицилии. Одна-единственная ложка могла поведать всю чувственную историю острова: солнце, ветер, земля, мавры и европейцы – это фантазия, замаринованная реальностью. Ароматная и текстурная, капоната была цвета ночи и на вкус как рай.

– Как все прошло? – спросила она у меня, положив свою деревянную ложку.

– Хорошо, я думаю, хорошо. Франка со всем справилась. Она знает все подробности.

– Хорошо. – Нонна вернулась к готовке.

Я смотрела, как она соединяет ингредиенты. Баклажан, оливки, сельдерей, морковь, томатный соус. По отдельности все было ежедневным продуктом, не особо ценным и богатым. Но все вместе создавало изобилие вкуса.

– Нонна, вы уверены, что я не могу помочь с оплатой налогов? Я знаю, что для вас это дорого.

– Если ты не можешь позволить себе подарить кому-то подарок, в таком случае у тебя нет подарка, – ответила она. При этом она закрыла кастрюлю крышкой, чтобы подчеркнуть свою точку зрения и дать вкусу капонаты раскрыться.

Продолжая наблюдать, я подумала, что Нонна кажется такой же укоренившейся и заземленной, как и любое древнее оливковое дерево из растущих на этом острове. Я поняла, что стою в тени ее дерева, основной корень которого уходит в глубь Старого Света, понимая, что даже если я пойду вперед, мне нужно будет место, на которое я смогу оглядываться. Давая мне дом, она сберегала это место для меня, для своей внучки, притягивала нас ближе, держала готовую еду на столе. Ее подарок оказался способом позволить мне стоять в ее тени до тех пор, пока я не стану способна выйти наружу, на солнечный свет.

Позже сквозь кружевные занавески, отделявшие дом от внешнего мира, на кухню Нонны проникло тепло ослабевающего, но все еще настойчивого солнца. Даже находясь внутри, я чувствовала дуновение ветра, тихо разрезаемого воробьями, которые кружились в танце низко над улицей. Теперь у меня на Сицилии было место, которое я могла назвать своим, место, куда я могла вернуться следующим летом и позже.