– Жизнь научила. Будешь слабой – сожрут. Будешь сочувствовать, сопереживать – затопчут.
– Глупости ты говоришь… Если так рассуждать – совсем в камень превратишься.
– Ты знаешь, я вот иногда думаю, что так даже лучше. Когда как камень. Ничего не трогает, ничего не волнует, никаких эмоций, – с горечью сказала Маша, пытаясь натянуть на мокрое тело халат.
Марина помогла ей, поправила сзади завернувшийся внутрь воротник и вздохнула:
– Зря ты так. Есть люди, которым наверняка нужно твое сочувствие.
– Если бы я тебя не знала так хорошо, как знаю, то сейчас уличила бы в лицемерии, – улыбнулась Маша. – Ты сама сто раз говорила – никому нельзя показывать своих слабых мест, а умение сопереживать – как раз одно из них.
– Ну, я много чего раньше сдуру декларировала. С возрастом проходит.
Утром, глядя на спящую еще Мышку, Марина вдруг подумала – а ведь подруга на самом деле права почти во всем. Ей не надо было рассказывать что-то – Машка понимала все и без слов, и впервые, наверное, за все время, что они знакомы, позволила себе так категорично высказаться. Марина понимала, что ее отношение к Хохлу уже давно раздражает Машу, и на то у нее есть основания.
«Наверное, она права, – думала Марина, закуривая первую утреннюю сигарету. – Я в последнее время совсем что-то обнаглела – уже в открытую любовников завожу, даже не скрываю, кто и что. И однажды Женька не выдержит, он не каменный тоже. И вот тогда-то я и попрыгаю. Вот странно – ведь все понимаю, знаю, как будет и чем закончится, а все равно продолжаю гнуть свое. Идиотка…»
Проснулась Машка, перевернулась на спину и захлопала ресницами, прогоняя остатки дремоты:
– Сколько времени?
– Девятый час, рано еще.
– Это мне рано, а тебе совсем ночь. Чего подскочила? – Мышка села, натянув одеяло на грудь.
– Совесть мучает, – невесело усмехнулась Марина, – ты вчера своим разговором что-то во мне шевельнула.
– Мариш… ты прости меня, я вообще-то не лезу никогда, это твоя жизнь… – виновато начала Маша, – но мне Женьку жалко, вот просто по-человечески жалко, как подумаю, что с ним творится, и сердце давит.
– Маша, а ты не допускаешь мысли, что мне тоже несладко, а? – вяло защищаясь, произнесла Марина. – Ты что же думаешь – я камень?
– Ты Наковальня, – просто отозвалась Мышка, скручивая волосы в пучок и вставляя в него черную деревянную шпильку.
– И, по-твоему, это диагноз?
– Нет. Знаешь, как говорят? Бывают козлы по гороскопу, а бывают – по стилю жизни. Это к тому, что ты – по стилю жизни Наковальня, и с этим ничего не сделаешь уже. С этим надо либо смириться и жить, либо вставать и уходить. Другого пути у твоих близких просто нет.
Маша встала, накинула белый гостиничный халат и направилась в ванную. Марина осталась одна, задумчиво закурила и села, отдернув тяжелую штору, на низкий подоконник. Внизу шла обычная жизнь – люди спешили на работу, подняв воротники и спасаясь от сильного ветра, медленно двигались в утренней пробке машины, из автобуса, намертво застрявшего во втором ряду, аккуратно выходили пассажиры и, лавируя между машин, перебегали на тротуар, чтобы продолжить путь пешком и не терять драгоценного времени. Какая-то женщина в пальто и пуховом платке вдруг поскользнулась на раскатанной ледовой полоске, упала неловко, в стороны разлетелись какие-то пакеты. К ней на помощь тут же кинулся проходивший мимо паренек, поднял на ноги, отряхнул снег с пальто, собрал пакеты и отдал женщине. Та что-то, видимо, говорила – парень только махнул рукой и продолжил свой путь. «Надо же – тут еще не забыли, что такое человеческое отношение, – удивленно подумала Марина, наблюдая за этой сценой. – А говорят, что молодежь черствая». Она вспомнила, как Машка рассказывала, что у них зимой мало кто равнодушно пройдет мимо замерзающего человека, а ребятишек кондукторы маршрутных такси возят бесплатно. «Все-таки в провинции люди другие совсем. Они не так изуродованы еще погоней за деньгами, что ли? И цены тут совсем иные…»