– Идем-ка отсюда, пока хуже не стало.

Они нырнули в небольшой бассейн и, уцепившись за бортик, продолжили разговор.

– Ты, Мышка, идеализируешь мою новую жизнь. Сама посуди – я все время начеку, как пистолет на взводе – того и гляди, палец дрогнет – и ничего не поправишь уже. Боюсь слышать русскую речь, боюсь сама заговорить вдруг по-русски… – Марина чуть шевелила в голубоватой воде длинными стройными ногами, и от этих движений по поверхности бассейна шла мелкая рябь. – Ты не представляешь, что это такое – страх каждую секунду быть узнанной кем-то.

– Ага – тебя узнаешь! – фыркнула Маша. – Я когда увидела – думала, что брежу. Голос твой, а лицо… до сих пор не могу привыкнуть.

– Страшно? – без всяких эмоций в голосе поинтересовалась Марина.

– Страшно, – кивнула Марья. – Диссонанс этот с ума сводит. Пока ты молчишь, еще терпимо, вроде как человек и человек. А как только заговоришь – ну, все, не могу отделаться от ощущения, что это робот какой-то, запрограммированный на твой голос. Прости, я тебе честно говорю, как есть…

– Я понимаю, Машенька, – печально пробормотала Коваль, которой примерно это же как-то сказал и сын. – Но ничего не поделаешь уже – так было нужно.

– Но ты сама говоришь, что все равно боишься, вздрагиваешь – так стоила ли игра свеч?

– Во всем этом есть только один плюс – я спокойно сажусь в самолет и прилетаю в Россию. Документы у меня отличные, ни одна проверка не отличит, паспорт настоящий, не деланый. Видишь, случилось у тебя некое нечто – и я тут. А была б с прежней рожей – и чего? Только моральная поддержка, от которой никакого, согласись, проку.

– А так? – вся подобравшись, спросила Маша тихим голосом.

– А так, деточка, можешь выдохнуть и расслабиться. Баба она, конечно, тертая – я таких за версту чую, но не дура, и за свое родное будет трястись, как обычная тетка. Да и косячок за ней перед блатными, а это ой какие большие неприятности, не до тебя ей теперь станет, со своим бы разгрестись. Так что у тебя никаких проблем не будет.

Марина закурила, дотянувшись до пепельницы на бортике, и серьезно проговорила, глядя Маше в глаза:

– Если я сказала – ничего не бойся, значит, так и есть.

– Я не этого боюсь… – Мышка была одной из немногих, кто мог вынести направленный на нее в упор тяжелый взгляд Коваль, а потому даже сейчас глаза не опустила. – Скажи…

До Коваль дошел смысл вопроса, крутившегося у Марьи на языке, но который она почему-то никак не могла озвучить.

– У-у, подруга… – протянула она насмешливо, – да ты как все… Думаешь, я могу только физически устранять опасность? Ну, так прошли уже лихие девяностые-то, не заметила? Да, вроде как снова наметилась тенденция, но слабенькая, и я ее развивать не хочу – не с руки мне как-то за старое-то браться. Дар убеждения, детка, дар убеждения. Как говорится: наше оружие – доброе слово, поэтому вали всех, Абдулла.

Коваль расхохоталась, с наслаждением наблюдая за тем, как меняется под влиянием гаммы эмоций лицо Мышки.

– Мань, ну, ты чего, в самом деле? Я пошутила. Слово даю – ни один волос в ее зализанной прическе не пострадал!

Мышка молча ушла под воду с головой, вынырнула, отфыркиваясь:

– Ну, стерва ты, Маринка! Ведь знаешь, как я отношусь к таким вещам!