В записке развивалась мысль о необходимости поддержать Дост Мухаммед-хана «против англичан». Иначе они «подвинут против нас при удобном случае соседние к нам Азиатские земли, снабдят их порохом, оружием и деньгами, и этого только и не доставало, чтобы ничтожных противников наших превратить в опасных врагов»[227]. Нашла свое отражение и идея Перовского относительно сукна и нанки, которые «будут иметь в Афганистане тройную и четверную против здешнего цену»[228].
Подчеркивалось, что «непременная воля Его Величества» заключалась в том, чтобы приезд посла «оставался для всех тайною». Все имеющие к этому отношение распоряжения должны были производиться с крайней осторожностью, дабы «не дать ни малейшего повода к каким-либо толкам и постороннему любопытству»[229]. Перовский и Родофиникин исходили из того, что англичане везде имеют своих шпионов («не только в Кабуле, но и в Бухаре»[230]) и могли прослышать о миссии Гуссейна Али.
Британская разведывательная деятельность традиционно внушала опасения российским силовикам. В 1828 году, в представленном Николаю I «Кратком обзоре общественного мнения в 1828 году», подготовленном III Отделением, отмечалось: «…Англия ведет здесь систематический шпионаж, и ее происки направлены не только на то, чтобы своевременно добывать нужные сведения о политических планах нашего кабинета»[231]. Ну, а если эти планы, как в случае с приездом афганского посла, имели антибританскую направленность, то тем более следовало остерегаться вражеских агентов.
Вскоре после решения о приезде Гуссейна Али государь одобрил кандидатуру Виткевича в роли сопровождающего. По свидетельству Родофиникина, для этого понадобился «особый доклад». 1 июня директор департамента известил Перовского о том, что по вопросу Виткевича «также изъявлено Высочайшее соизволение»[232].
Губернатор получил это уведомление 14 июня и в тот же день написал ответ, в котором еще раз наилучшим образом отрекомендовал Виткевича и попросил оказать ему поддержку в столице. «Письмо это представит Вашему Превосходительству известный Вам прапорщик Виткевич. Чиновник этот смышлен и усерден, а сверх того смел, и готов поехать хоть в Индию, надеясь на счастие свое, сметливость и довольно порядочное знание татарского и персидского языков. Усовершенствование себя в последнем составляет одно из главных его желаний, и он надеется иметь этому случай в С. Петербурге. Осмеливаюсь всепокорнейше просить Ваше Превосходительство способствовать ему в этом»[233].
Обращает на себя внимание оперативность, с которой реагировали Перовский и Виткевич. Видно, они с нетерпением ждали «отмашки» из столицы и заранее подготовились, чтобы потом не терять ни часа, ни минуты. 14 июня пришло письмо Родофиникина, в тот же день Перовский отправил ответ, и 14-го же числа Ян покинул Оренбург.
Он предчувствовал, что уже не вернется в этот город, и поручил Виктору Ивашкевичу позаботиться об остававшемся у него там имуществе, о чем уведомил родных в Пошавше. Эльвира пометила в дневнике: получено письмо от Яна, в котором сообщалось, что всю свою библиотеку в несколько тысяч томов, дары бухарского эмира, драгоценности, седло, индийские шали и прочие предметы он оставляет у «товарища своей юности», и если ему не суждено будет вернуться домой, то пусть всем этим имуществом распорядится брат[234].
Позднее мы увидим, что это распоряжение не было выполнено.
Виткевича сопровождал слуга-киргиз Турганбай, которому для поездки выдали специальный Билет Оренбургской пограничной комиссии. В нем содержалось лаконичное описание внешности Турганбая: «Лет – 30, рост – средний, лицо – смирное, глаза – серые, нос – прямой, волосы – темные, борода – густая»[235]. Мы уделяем этому такое внимание, поскольку, возможно, именно этот киргиз отправился в Персию и Афганистан вместе со своим хозяином, потом вернулся с ним в столицу и был последним, кто видел Виткевича в ночь на 9 мая.
Яну велели дожидаться Гуссейна Али в Самаре. Тот пустился в путь днем позже, в сопровождении другого слуги, «одного башкирца, служащего письмоводителем у казацкого старшины». В путешествии этот «башкирец» выступал в роли «киргизского заводчика». Были предусмотрены мельчайшие детали. Передвигались Гуссейн и «башкирец», чтобы не привлекать внимания, на обыкновенной «перекладной телеге». Все было так устроено, чтобы «не дать ни малейшего повода к каким-либо толкам и постороннему любопытству» и чтобы «никто не подозревал о настоящей цели этой поездки»[236].
В Самаре, как и планировалось, Виткевич встретил афганца и оттуда они проделали путь до Петербурга. Въезжать в столицу было предписано с соблюдением крайней осторожности. 24 июня Родофиникин направил Виткевичу инструкцию: «По прибытии на станцию Ижору с афганцем Гуссейн Али имеете Вы распорядиться так, чтобы самим отправиться тремя или четырьмя часами ранее, дабы вам можно было несколькими часами ранее перед его прибытием явиться в Азиатский департамент Министерства иностранных дел, откуда уже понесется нарочный к заставе, имеющий принять там Гуссейна Али и везти куда следует. Само собой вам надобно будет при этом принять в расчет, чтобы выехать в город не ночью, а днем и всего лучше утром, до обеденного времени[237].
Указания были в точности исполнены. Путешественники скрытно въехали в столицу, где поселились отдельно. Виткевич – в гостинице «Париж», на углу Малой Морской улицы и Кирпичного переулка, в 9-м номере. Гостиницу содержал известный столичный ресторатор француз Луи, так что порой ее называли попросту «трактиром Луи». Гуссейн Али устроился на другом постоялом дворе под видом азиатского купца. Понятно, всё за казенный счет. О благополучном прибытии в столицу афганца и сопровождающего было доложено государю императору[238].
Однако после столь бодрого начала афганская миссия забуксовала. За месяц у Гуссейна Али состоялась лишь одна рабочая встреча в Министерстве иностранных дел (по выражению Родофиникина, «конференция»), в ходе которой он изложил задачи и цели своего визита, но не получил каких-либо определенных заверений и обещаний.
Логично было предположить, что афганского посланника отправят обратно в Кабул с ответом государя императора. Но каково содержание ответа? И кто выступит в роли сопровождающего? Ясно, что кандидатура Виткевича должна была рассматриваться одной из первых, однако твердой гарантии на этот счет никто дать не мог. Так что приходилось ждать, и ожидание затягивалось.
13 июля Родофиникин информировал Перовского: «Посланец афганский благополучно прибыл… представил свою грамоту, и теперь в ожидании дальнейших распоряжений продолжает сохранять свое инкогнито и живет один в трактире под видом азиатца, приехавшего по делам торговым и уже имеет от нас одну конференцию, но решительного ничего ему не объявлено»[239].
Минул июль, начался август… Неясность перспектив угнетала, и кроме как с Далем, поделиться своими переживаниями Виткевичу было не с кем. «Уже целый месяц, как я в Петербурге, – писал он 2 августа, – а ещё о возвращении ничего не слышно; через несколько дней я постоянно посещаю Азиатский Департамент, но доселе ни одного слова о деле не слышал. Так что каждый день приходится спросить себя, для чего я здесь?»[240].
Весточки, которыми обменивались друзья, являлись для Яна ощутимой моральной поддержкой. Он сравнивал себя с «путником в пустыне Аравийской, утомлённым жаждою и зноем», на которого письма из Оренбурга оказывают спасительное воздействие. «… Письмо Ваше сделало мне истиннейшее удовольствие, я жаждал известий из Оренбурга об наших делах в степи, хивинцах и житье-бытье тех, которые меня интересуют»[241].
Ян признавался, что его изводит неопределенность, но упоминал об этом иносказательно. «Одно меня заставляет несколько кручиниться. Это женитьба моя без ведома и согласия моего, но как подумаю поплотнее, то и видно, что как женили, так и разведут – по крайней мере я совершенно покоен и уверен, что не подал малейшего повода к мельчайшему из предлогов»[242].
Под женитьбой подразумевались не матримониальные узы (Виткевич никогда не вступал в брак), а поручение сопровождать и опекать Гуссейна Али. Но почему «без ведома и согласия»? Ведь все остальные факты и свидетельства говорят о том, что молодой офицер не чурался перемен, стремился к приключениям, и пребывание в столице, пусть, не лишенное недостатков, в целом воспринималось им как занимательное, полезное, могущее стать отправной точкой для нового витка карьеры. И потом, он же сам доставил посланца кабульского хана в Оренбург, никто не неволил. Еще в Бухаре легко можно было догадаться, что приезд Гуссейна Али будет иметь последствия, но Виткевич, тем не менее, помог афганцу. Наверняка не только по доброте душевной, а придя к выводу о полезности его миссии.
В Петербурге он нервничал из-за длительного ожидания и отсутствия четких перспектив, что вполне объяснимо, но какие могли быть поводы для настоящего волнения? Даже если бы афганский сюжет завершился ничем, то и в этом случае сопровождение Гуссейна Али было бы занесено в послужной список Виткевича как выполнение важного и секретного поручения и благотворно сказалось бы на его будущности.