Выше уже отмечалось, что речь не могла идти о прямых военных акциях, как бы ни рассчитывал на это Дост Мухаммед-хан, но и в остальном российские верхи не были едины в своих подходах. Наряду с решительно настроенными англофобами, такими, как Перовский, многие высокопоставленные чиновники предпочитали лишний раз не «цапаться» с англичанами в Азии, опасаясь, что это повредит России на европейском направлении, рассматривавшемся как ключевое. Так, например, мыслил Нессельроде, возглавлявший российское дипломатическое ведомство сорок лет, с 1816 по 1856 год. Ему страстно хотелось сохранить международную систему, возникшую после Венского конгресса 1814–1815 годов, и определять мировое развитие посредством «международного концерта», то есть совместно с Великобританией и другими ведущими европейскими державами. Поэтому какие-то «гадости» англичанам приходилось прощать, хотя с каждым годом это становилось все сложнее.
Все это обусловливало двойственность российской политики. Сознание необходимости поставить заслон британской экспансии присутствовало, однако шаги, предпринимавшиеся в этом направлении, зачастую оказывались непоследовательными. Перовскому, конечно, было об этом известно, и в предложении Дост Мухаммед-хана он увидел своего рода козырную карту, которую можно было разыграть в интересах сторонников жесткой линии в отношении англичан.
Решение напрашивалось очевидное: как можно скорее препроводить посланца эмира в Петербург. Ясное дело, отправлять его одного не следовало, только в сопровождении. Кого выделить? Кого, как не Виткевича! Тем самым Василий Алексеевич убивал сразу двух зайцев. Предпринимал серьезный шаг в большой политике, а заодно содействовал окончательной реабилитации поляка, которому благоволил. Должны же были там, «наверху», по достоинству оценить его таланты. Губернатор принимал почти отеческое участие в судьбе молодого офицера и без всякой для себя корысти старался помочь ему сделать блистательную карьеру.
В Петербург
5 мая 1836 года Перовский обратился с письмом к Нессельроде, в котором, в частности, говорилось: «Сообщаем о прибытии в Оренбург с возвратившимся из киргизских степей прапорщиком Виткевичем одного афганца с грамотой к государю-императору и письмом к Оренбургскому военному губернатору от кабульского или афганского владельца Дост-Мохаммета». Указывалось, что миссия Гуссейна Али носит тайный характер, и цель ее состоит в том, чтобы «просить о помощи против властителя сикхов и англичан, принимающих сторону сверженной династии прежних афганских ханов». Оренбургский губернатор высказывал убежденность, что «настоящим случаем надлежит воспользоваться для приобретения влияния на области Средней Азии» и направить Гуссейна Али в Петербург для проведения переговоров с ним в Азиатском департаменте.[211]
Перовский настаивал на том, что Афганистан нельзя бросать на произвол судьбы, поскольку Дост Мухаммед-хан ведет неравную борьбу с британцами и их «приспешниками». «Ибо если Афганистан подпадет под власть сикхов, то дела наши в Средней Азии могут принять весьма невыгодный оборот», потому как «владычество Англии на Востоке угрожает распространением». Кроме того, будут сведены на нет все возможности развития торговых связей с Афганистаном. Если «водворятся в Афганистане сикхи, то земля опустошится и надежды наши на торговые отношения с этой страной исчезнут»[212].
Перовский намеренно сгущал краски и рисовал почти апокалиптическую картину, чтобы «достучаться» до министра и самого самодержца. Стоит промедлить, предрекал он, и вся Центральная Азия будет в руках у англичан, они доберутся «до самой Сахары», обрушат российскую торговлю и «подвинут против России» всех ее азиатских соседей, снабдив их «порохом, оружием и казною»[213].
Еще довод в пользу сближения с Афганистаном – открывавшиеся возможности для стратегической информационной разведки. «Они (то есть англичане – авт.) действуют против нас, пользуясь каждым случаем, чтобы вредить нам и торговле нашей, и поэтому было бы необходимо противодействовать им, платя той же монетою. Если бы правительство наше вошло в ближние связи с Азиатскими владельцами, содержало бы таких верных людей в сопредельных владениями англичан городах, то оно получало бы надежнейшие сведения о ходе дел и действиях англичан и могло бы своевременно брать свои меры»[214].
Если Россия откликнется на призыв Дост Мухаммед-хана, то этот восточный владыка, уверял губернатор, обязательно «станет добрым приятелем нашим и врагом англичан». При этом последним будет нанесен чувствительный урон, поскольку они не смогут «подчинить себе огромный и богатый Афганистан, который в торговых отношениях для них очень немаловажен»[215].
Перовский заявлял, что Кабул «усмирит хивинцев»[216], по его разумению, это должно было стать дополнительным и весомым аргументом, который должен был повлиять на решение правительства. Расчет был ясен: если геополитические рассуждения о необходимости противостоять Лондону не подействуют на Петербург, где расплодилось немало англофилов, то к «хивинскому аргументу» власть имущие должны обязательно прислушаться.
Кабульский правитель, указывал Перовский, рассчитывал на материальную поддержку – «войска у него довольно, но казна истощилась, и это есть настоящий предмет его посольства»[217]. Эмир занял два миллиона рупий у «кабульских персиян», заложил почти все свои драгоценности, отдал индийцам на откуп все таможенные сборы. Словом, держался из последних сил и мог стать легкой добычей англичан и сикхов. Такое положение дел, резюмировалось, «без сомнения для России невыгодно»[218].
Тем не менее, в отношении конкретных форм помощи Дост Мухаммед-хану, находившемуся «в опасных обстоятельствах», Василий Алексеевич высказывался осторожно, зная о нежелании Петербурга слишком уж портить отношения с Англией, а также расставаться с крупными денежными суммами. Поэтому губернатор писал, что лучше бы «отправить хану сукна и нанки[219] для его войска, что в глазах его будет иметь большую цену, нежели денежное пособие». Сверх того предлагалось послать в Кабул русских купцов и оружейников «под видом путешественников и промышленников»[220].
Понятно, что информация о поездке афганского посланника не должна была дойти до англичан, которые могли оперативно задействовать мощные политические рычаги для предотвращения российско-афганского сближения (что и произошло позднее). Не меньшую опасность, по мнению губернатора, представляли агенты Бухарского ханства: «бухарцы завистливыми глазами смотрят на все то, что может нас ознакомить со Средней Азией»[221].
Поэтому в Оренбурге тщательно продумали все детали передвижения Гуссейна Али. Он должен был ехать под видом «частного человека», приказчика, путешествующего «по торговым своим делам» под поручительство «известного торгового дома»[222]. Перовский договорился о предоставлении афганцу товаров для придания большей убедительности его купеческому облику.
Предупреждая неизбежные опасения столичных чиновников относительно обременительности визита афганского посланника, губернатор спешил сообщить, что Гуссейн Али человек «тихий, скромный» и явится в столицу «без всяких требований и притязаний». К тому же его визит будет полезным в любом случае, вне зависимости от того, чем завершатся переговоры и каков будет официальный вердикт. «Одаренный от природы умом и понятливостью», Гуссейн Али станет для Азиатского департамента Министерства иностранных дел ценным источником информации[223].
Губернатор не предвосхищал результаты переговоров в Петербурге, но по всему своему содержанию его письмо предполагало осуществление секретной операции, которая должна была продвинуть интересы России в Центральной Азии и способствовать вытеснению оттуда англичан. Эта операция должна была придать дополнительный импульс и карьере его протеже. Недаром письмо Нессельроде Перовский начал с упоминания о Виткевиче. И закончил рекомендацией отправить Гуссейна Али в столицу в сопровождении этого офицера[224].
Чтобы заранее снять возможные возражения относительно кандидатуры Яна (Перовский не забыл афронт, который получил несколькими годами ранее – отказ командировать Виткевича в Бухару), он всячески подчеркивал, что бывший бунтовщик совершенно преобразился. «В случае отправления Гуссейна Али в столицу я полагал бы придать ему… прапорщика Виткевича… Виткевич приехал сюда, будучи почти ребенком, за проступок, из Виленской гимназии; ныне по тринадцатилетнем пребывании своем в здешнем крае вполне загладил вину свою отличным поведением и примерным усердием, с коим исполняет все налагаемые на него поручения. Он прикомандирован уже несколько лет к Пограничной комиссии, знает хорошо татарский и персидский языки, может в столице надежно служить переводчиком при расспросах кабульского посланца и сверх этого может дать Азиатскому департаменту подробный отчет касательно всех отношений здешних со степью и с соседними областями Средней Азии»[225].
Как видим, отмечалась не только благонадежность Виткевича, но и его значимость как эксперта-востоковеда.
О письме Перовского было доложено Николаю I, самодержец ознакомился с ним и вернул в Министерство иностранных дел 23 мая[226]. В отношении приезда в столицу Гуссейна Али реакция государя была положительная, «высочайшее соизволение» было даровано. Соответствующая депеша из Министерства иностранных дел Оренбургскому губернатору за подписью директора Азиатского департамента Константина Константиновича Родофиникина ушла 25 мая.
Сотрудники департамента в сжатые сроки подготовили информационно-аналитическую записку по афганским делам. Во многом она повторяла и развивала выкладки Перовского. Они с Родофиникиным хорошо знали друг друга и были единомышленниками.