Бухара
Бежать в Бухару Виткевич не собирался, однако побывать в этом ханстве ему, конечно, не терпелось. Продемонстрировав свою сноровку в степных рейдах, он стремился к выполнению более сложных заданий, а к Бухаре, представлявшей несомненный интерес для Российской империи, в Оренбурге давно «приценивались». Точно известно, что там он побывал в конце 1835 – начале 1836 года, но, возможно, это путешествие было не первым.
Слово Браламбергу:
«Первый раз, зимой, в киргизской одежде, сопровождаемый двумя преданными киргизами, он совершил за 17 дней переход в Бухару верхом, по глубокому снегу, через замерзшую Сырдарью. В одетом по-киргизски, прекрасно усвоившем обычаи, привычки и язык киргизов человеке никто не признавал европейца и христианина, даже фанатичные бухарцы; более того, красивые темные глаза, черная борода, обстриженная макушка и смуглое лицо делали его похожим на азиата и мусульманина»[168].
Если это был «первый раз», выходит, должен был быть и во второй. К тому же из сказанного следует, что в Бухару Виткевич пробирался, замаскировавшись, как лазутчик. Вряд ли речь могла идти о поездке 1835–1836 годов, когда он не скрывал свою «российскую принадлежность» и за киргиза себя не выдавал.
Вообще-то, способность к мимикрии была немаловажной, ведь чужеземцев в Бухаре не жаловали. Им без колебаний рубили головы, чтобы пресечь поползновения внешних держав вторгнуться в ее пределы. Виткевич был прекрасно об этом осведомлен и, тем не менее, оказался на краю гибели. Его маскарад был безупречным, местные жители едва ли могли распознать в нем незваного пришельца. Опасность пришла с другой стороны. Этот эпизод запечатлен в записках Песляка:
«В это время быстрой служебной карьеры Виткевич сделал путешествие верхом через Усть-Урт[169] в Хиву, а оттуда в Бухарию, где его узнал беглый русский рядовой, служивший у хана поваром, и выдал его. Обреченный на смерть, он спасся от предстоявших ему мучений и смерти только благодаря чудесному случаю и ловкости преданного бухарца Шепулата, помогшего ему, спасаясь бегством.
Туманы и чрезвычайно подвижные пески способствовали к скрытию следов побега. Преодолев необыкновенные трудности в пути и оставив в одном месте уже бесполезных при дальнейшем бегстве лошадей с подрезанными жилами у задних ног, вместе с платьем, оружием, деньгами и вещами, и просидев сутки в кустарниках саксаула, занесенных песком, он в самом жалком положении добрался до Оренбурга и составил возможно вернейшую карту пути по необозримым кайсак-киргизским, хивинским и бухарским степям»[170].
К сожалению, остаются неизвестными многие детали этой авантюрной вылазки. Кто такой «преданный бухарец Шепулат», каким образом свел с ним знакомство Виткевич, чем сумел расположить к себе? Был Ян брошен в темницу, и если да, то как именно совершил побег?
Рассказ Песляка говорит о том, что отваги и ловкости молодому поляку было не занимать. Правда, автор записок не совсем точен. Это относится, прежде всего, к утверждению, что составленная Виткевичем карта «была представлена императору Николаю Павловичу», вследствие чего юного офицера вызвали в Петербург, где он удостоился личного объяснения с государем[171]. Карту, о которой шла речь, Виткевич составил существенно позже, по результатам своей второй поездки в Бухару. Ну, а аудиенция у Николая I – вымысел чистой воды.
Вне зависимости от того, имел место первый бухарский рейд или нет, к середине 1830-х годов Виткевич приобрел немалый опыт оперативных действий в Степи, что повысило его престиж в глазах Перовского, овеяло славой лихого парня, даже искателя приключений, способного выпутаться из любой передряги. Только вот полной политической реабилитации и прощения петербургских верхов пока было не видать.
Показательна реакция столичного начальства на предложение губернатора направить Виткевича – теперь уже не разведчиком, а официальным представителем – в Бухару в 1833 году, для обсуждения торговых вопросов и сбора информации. Соответствующая просьба поступила на имя главы российского внешнеполитического ведомства, вице-канцлера Карла Васильевича Нессельроде. Перовский расписал достоинства своего протеже: свободно владеет местными языками, прекрасно зарекомендовал себя в ходе выполнения поручений в Степи, молод, здоров, вынослив и, без сомнения, успешно посетит Бухарин).
Ходатайство оренбургского губернатора, рассматривавшееся не только в Министерстве иностранных дел, но и на самом высоком уровне, встретило отказ. Ответ передали через военного министра Чернышева: «Его Величество хотя и изволил признать прежние поступки его (Виткевича), за которые он назначен на службу в Оренбургский Отдельный корпус, следствием его тогдашней молодости, но, находя неудобным вверять столь важное поручение подобному лицу, высочайше предоставляет Вам, милостивый государь, избрать для отправки в Бухарин) другого опытнейшего и благонадежного чиновника»[172].
Никаких возражений со стороны Перовского не последовало, да и немудрено. Как раз в это время Виткевича обвинили в участии в «польском заговоре» и взяли под стражу. Какая уж тут Бухара…
Губернатору ничего иного не оставалось, кроме как отрядить туда человека с незапятнанной репутацией. Справедливости ради отметим, что новый кандидат не уступал Виткевичу в знании восточной культуры и языков и, хотя не был военным офицером и дерзким разведчиком, отличался умом и находчивостью. Это был старший преподаватель арабского и персидского языков Оренбургского Неплюевского военного училища, уроженец Сардинского королевства Петр Иванович Демезон (Де-Мезон), которого также привечал Перовский.
Демезон выехал в Бухару под видом татарского муллы Мирзы Джафара в ноябре 1833 года и вернулся в Оренбург в июне 1835 года. Эта длительная поездка оказалась результативной. Петр Иванович составил подробнейший отчет о Бухарском ханстве, проживавшем там населении, экономике, культурных традициях, особенностях различных районов. Легендирование в качестве муллы существенно облегчило ему сбор информации и контакты с местными жителями, включая представителей властей. Но к первому министру (кушбеги) Хаким-бею он явился официально, как посланец оренбургского генерал-губернатора, и, сумев преодолеть недоверие, наладил контакт с этим сановником.
Это не означало, что бухарская феодальная верхушка внезапно прониклась дружескими симпатиями к России – неприязнь по-прежнему доминировала, но открыто не проявлялась. В отличие от хивинцев бухарцы были более осторожны и извлекали выгоду из торговли с северным соседом. «Бухарцы, хотя и питают в глубине не меньшую, чем хивинцы неприязнь к России, – писал Демезон, – пытаются все же в своих интересах скрыть ее, чтобы это не отразилось на отношениях наших правительств, сохраняющих, по крайней мере, внешне, дружественный характер»[173].
То, что в публикациях отчет Демезона традиционно объединяют с последующим отчетом Виткевича, логично. Оба молодых человека (они были практически одногодками, Демезон родился в 1807 году), одержимых страстью к изучению Востока и выступавших в роли имперских агентов, во многом походили друг на друга. Но впоследствии пути их разошлись. Демезон прожил долгую и спокойную жизнь ученого-востоковеда, профессора и государственного чиновника.
В 1835 году Гене снова предложил направить Виткевича в Бухару. Перовский поддержал, но при этом подстраховался, памятуя негативную реакцию верхов на делегирование Виткевичу официальных полномочий. Формально его в Бухару не посылали, ограничив поручение рутинной разведывательной миссией в Степи и освобождением из плена казака Степанова с женой (разбойники похитили их во время покоса). Это признавал в своем отчете сам Виткевич, который не случайно начал его с пространного объяснения (скорее, оправдания) своего посещения Бухары, состоявшегося в 1835–1836 годах.
«Цель и предмет отправления моего в Степь, – писал он, – состояла собственно в том, чтобы вникнуть в положение и отношение дел, отдаленных от Линии родов киргизских, действовать внушениями на умы и дух ордынцев, доставить возможно верные и подробные сведения по делам этим, проведать о влиянии бухарцев, хивинцев и англичан и, наконец, стараться о выручке захваченного в прошлом году в плен казака Степанова с женою».