— Я обещаю вам, что без вашего разрешения ни слова… — начал было Потемкин, но Дэвис остановил его.
— Смотрите: почти все то, что я вам говорю, я при необходимости могу подтвердить документально. И, честно вам скажу, я на них зол. Они ведь даже не сделали попытки поговорить со мной, объясниться, опровергнуть что‑то… Ничего подобного. Мне просто заткнули рот — знают, что я в «Таймс» уже двадцать лет и деваться мне особенно некуда.
Я пытался предложить материал в другие издания — картина та же самая: ахи и охи в начале, а потом — тишина и пустота. Выкладывать в интернет? Становиться, как выражаются прогрессивные деятели, «на путь борьбы»? Мне лень. Да я и не борец. Я — ищейка, продажный писака. И вот, пожалуйста, пожинаю плоды этой благородной деятельности.
— Я могу включить магнитофон? — спросил Олег деловито.
— Да ради бога… Значит, пункт первый. Господин Рэдфорд был среди тех, кто вел в конгрессе активную борьбу за расширение списка медикаментов, которые покрываются государственными медицинскими страховками, — Медикэр в первую очередь. Что это означает? Это означает, попросту говоря, государственные субсидии фармацевтическим компаниям, производящим эти лекарства. А суммы там — миллиарды долларов.
Не один Мэлвин Рэдфорд этим делом занимался, конечно, но он был, что называется, в первых рядах. И был вознагражден соответственно. Про щедрые взносы в очередную выборную кампанию я не говорю, но он получил в подарок дом на побережье, в Мандалай‑Бэй. Этот дом числится за одним из вице‑президентов «Фарм Текса», одной из крупнейших наших фармакологических компаний. Но живет там семья конгрессмена Рэдфорда. Разумеется, это не их основное место жительства — основное у них в Бель‑Эйр. Но вся обстановка дома принадлежит Рэдфордам, и в этом доме, кроме них, никто не бывает. Забавно, правда? Причем позиция Рэдфорда, и иже с ним, неуязвима. Они формально как раз на стороне Медикэра, защищают интересы государственных страховок — то есть десятков миллионов простых людей.
Но понаблюдаем за развитием событий. Проходит год, проходит два, фармацевтические компании делят небывалые барыши. А Медикэр пытается законодательно закрепить положение, когда страховка могла бы торговаться с производителями лекарств о ценах. В интересах своих клиентов, разумеется. Идут слушания в конгрессе. И Рэдфорд — в первых рядах тех, кто выступает против этого положения — фармкомпаниям оно невыгодно. И путем долгих и успешных маневров добивается того, что это предложение отстраняется. Фармацевтические компании могут спать спокойно. Как выразилась их благодарность Рэдфорду, я не знаю, но предполагаю, что она была весомой. Хотите верьте, хотите нет, но я почти уверен, что тщательный обыск у конгрессмена Рэдфорда мог бы дать очень интересные результаты…
— Но ведь то, о чем вы рассказали, будни законодателей. Это всегда происходило и, наверное, происходит…
— Наверное, да. — Ньют Дэвис после выпитого выглядел как спортсмен после хорошей разминки. Плечи расправились, глаза заблестели. — По накатанной схеме так готовят себе путь наши замечательные конгрессмены, собираясь покидать место на Капитолийском холме. Их принимают с распростертыми объятиями, в нашем случае — те же фармакологические корпорации. Высокая зарплата, огромные бонусы — и не придерешься. Но Мэлвин Рэдфорд палату представителей покидать пока не собирается. Вон пятого февраля у нас Супервторник, праймериз. В этом году все смотрят, кто кого свалит — Хиллари или Обама… Но вы должны знать, что в этот же день пройдут выборы в конгресс. И наш дорогой Рэдфорд будет бороться за свое место… Бороться… — Ньют потряс головой. — Насколько я знаю, по его округу и кандидатов нет других. Он у нас человек основательный, хочет избежать случайностей.
— А кроме фармакологии?
— Есть у него давние друзья среди деятелей, которые работают с государственными страховками. Или поставляют за рубеж медицинское оборудование. К вам, в Россию, между прочим, тоже. Или в Африку… Вот им оказывается содействие, чтобы контракты заключали именно с компанией Гарднера или какого‑нибудь Сатыроса, скажем, а не какой‑то другой. А в компанию Гарднера можно в порядке любезности взять на работу близкого родственника Рэдфорда. Да мало ли как можно человека отблагодарить?
Ньют Дэвис смотрел на Потемкина очень прямо.
— Если этим делом на самом деле кто‑то займется, я готов помочь. Есть фактики, есть… А сейчас давайте попробуем суши и сашими по моей программе, не возражаете?
Хорошая погода имеет свои преимущества, да еще какие! Когда ведешь машину по свободной автостраде — не настолько пустой, чтобы ты незаметно для себя самого вышел на скорость девяносто миль в час вместо положенных семидесяти и стал легкой добычей полицейского патруля, потому что рядом никого нет, и даже сослаться в разговоре не на что — «мол, весь хайвэй шел с такой скоростью, я тут ни при чем»…
Нет, совершенно пустые автострады — это как‑то неуютно. Почти так же неуютно, как когда они битком набиты и автомобили двигаются бампер к бамперу. Только в последнем случае ты еще и едешь до цели в два, в три, а то и в пять раз дольше, чем рассчитывал. А совсем пустая автострада зовет — и обманывает, не уследил за скоростью — и вот сотрудники HWP уже тебя тормозят, вежливо беседуют, выдают тебе квитанцию, а потом домой к тебе по почте приходит «Тикет» — штрафной талон долларов на триста пятьдесят — четыреста. Это если ты не произвел на полицейского отрицательного впечатления. А если произвел — полиция имеет право штрафы удваивать… Нет, пустые фривеи нехороши, да и редко их можно найти в Америке, пустые фривеи. Днем и ночью идут по автострадам потоки машин, и нет им ни конца, ни края, иногда кажется, что эта страна вся куда‑то переезжает, да только куда?
Самые лучшие фривеи, считал Олег, — это когда автомобили идут свободно, совершенно не мешая друг другу, и в то же время нет одиночества на дороге. И ты обгоняешь одних, надолго на автопилоте пристраиваешься к другим, если решил отдохнуть, спокойно идешь «за лидером» с повышенной скоростью — всегда можно сослаться на то, что следовал в потоке и на спидометр не смотрел. Как воспримет твои аргументы полицейский — это уже другой вопрос.
Остались за спиной домики Сан‑Бернардино, дорога пошла через горы — всегда могущественные, всегда прекрасные в их зеленых одеждах и со снеговыми шапками зимой. Еще миль двадцать — горы кончатся и начнется пустыня. Точнее, один необычный ее участок, который Олег Потемкин очень любил. «Марсианский пейзаж» — кажется, так он выражался, рассказывая о долине Коачелло, которая через десятки миль переходит в огромную безводную пустыню.
А что в пейзаже марсианского? Красноватые пески. И стройные серебристые громады ветряков, производящих электрическую энергию. При слове «ветряки» у читателя возникает перед глазами нечто традиционно старинное, связанное с мельницами, речками, деревянными крыльями… А тут — стройные, как мачтовые сосны, могучие, как фюзеляжи истребителей, «стволы» и три стремительные серебристые лопасти… Когда едешь в Палм‑Спрингс, мировую столицу гольфа, куда съезжаются каждую зиму лучшие игроки со всего мира, — по дороге не минуешь долину Коачелло, где стоят эти серебряные произведения искусства… Каждый раз на пути сюда Олег готовился к их появлению и здоровался с ними, как с давними приятелями.
Он не знал, какое экономическое значение эти серебряные ветровые электростанции имеют — да его и не очень это интересовало. И вряд ли бы он запомнил это место, скорее всего даже и внимания на него бы не обратил, если бы тут стоял один такой ветряк. Или десять… Или даже сто. Но в этой долине бок о бок правильными рядами разместились около трех тысяч ветряков. И когда дул ветер — а здесь ветер не утихал почти никогда, — все эти девять тысяч вращающихся серебряных крыльев производили впечатление фантастическое. И, непонятно почему, всегда поднимали Олегу настроение.
Вот и сейчас, глядя на это серебряное войско, он улыбнулся про себя и подумал, что поездка может получиться удачной.