— Alors comment, monsier?(3) — кокетливо пропела Зизи Прилучина, высоко поднимая брови.
— Merci, mademoiselle, mais non.(4) Я должен написать несколько писем, — Филипп нарочно перешёл на русский.
— Скажите уж прямо, что вам с нами скучно! — надулась Софи Прилучина. — Вечно у вас то книги, то письма, то одинокие прогулки. Разумеется, здешнее общество не парижский beau monde…
Филипп с тоской посматривал в окно. В такие моменты он сожалел, что послушался папеньку и приехал гостить к его друзьям на взморье в Сестрорецк. Нет, барышни Прилучины, разумеется, милы и прелестны, но как же он устал от их назойливого и покровительственного внимания! Обе считали его симпатичным, но страшно застенчивым юношей; притом же он был французом, что ровным счётом ничего не значило, но добавляло ему романтического ореола в их глазах.
— Oh, arrête, Sophie!(5) — строго, на правах старшей произнесла Зизи. — Eh bien, comme vous voulez, monsieur de Crespin.(6)
— Mersi, Зинаида Александровна, — поклонился Филипп, радуясь, что разговор, наконец, окончен.
* * *
После завтрака Филипп поскорее сбежал из дома, пока барышни вновь не завели разговор о гулянии с Лазовскими. Однако лишь выйдя за калитку, он мгновенно о них позабыл. Дача Прилучиных находилась в чудесном сосновом лесу; путь сквозь песчаные дюны до самого залива первые дни приводил Филиппа в восторг. Он старался вставать пораньше, прибегал на берег до рассвета, чтобы увидеть, как первые солнечные лучи касаются холодных тёмных волн. Но незаметно подступила осень; дни укорачивались, ночь и утро становились всё более промозглыми и сырыми, а прозрачное небо тяжелело, клубилось свинцовыми облаками.
Филипп торопливо шагал по влажному песку, вдыхал горьковато-свежий аромат сосны. Придёт она сегодня или нет? У них осталось так мало времени… Уже скоро отец пришлёт за ним, и он, Филипп, вернётся в Петербург. Начнётся зима, занятия в университете, светская жизнь: балы, театры, концерты, студенческие вечеринки, неизбежный флирт, пошлые остроты… А она останется здесь. Филипп вздрогнул: ему как наяву представилось, что он уедет, так ничего и не сказав, не объяснившись, — и в то же время он не знал, о чём, собственно, говорить. Обещать? Строить планы? Всё, что он мог пообещать — разве что писать ей из Петербурга, и это прозвучало бы глупо и беспомощно. Упасть на колени, признаться в любви? Но разве ей это нужно, и вообще он не был уверен, что она испытывает с нему что-то, кроме дружбы. Филипп совсем не знал этой девушки, не знал ни фамилии её, ни звания, не знал даже, где она живёт. Только с тех пор, как они познакомились, какая-то неведомая сила ежедневно влекла его вдоль узенькой речки, что вилась среди дюн и впадала в море, к удалённой каменной бухте, скрытой за лесистым мысом. Филипп никогда не решался заранее точно условиться о встрече. Казалось, попытайся он только это сделать — тотчас нарушатся хрупкие таинственные чары их свиданий, всё станет пустым и пошлым, точно прогулки с барышнями Прилучиными.
* * *
Первое с нею знакомство вышло до ужаса нелепым. Филипп только что поселился на даче Прилучиных, немного конфузился своих хозяев и их постоянных гостей — а потому в первый же день отправился на одинокую прогулку. Стояла жара. Мадам Прилучина сжалилась и предложила Филиппу воспользоваться их лодкой, чтобы покататься по заливу. Отыскать лодку оказалось нетрудно — стоило лишь спуститься вдоль речки в каменистую бухту. Филипп уже сталкивал лодку в воду, как вдруг далеко от берега ему почудилось в воде что-то белое… Он вскочил на камень и заслонил глаза от солнца: к собственному ужасу, он разглядел, как волны качают тело женщины, которая не то обессилела, не то лишилась чувств, и даже не пыталась плыть. Филипп и сам почти не умел плавать, однако же у него под рукой была прекрасная лодка! Он изо всех сил заработал вёслами, не думая, сумеет ли в одиночку вытащить утопавшую.
Залив в этот час был пустынен. Когда Филипп подплыл ближе, он заметил, что глаза незнакомки закрыты, и решил, что она точно без сознания… Ему ни разу не приходилось спасать утопающих, и он понятия не имел, как это делать. Бросив вёсла, Филипп схватил незнакомку за плечи — и тут, к его изумлению, она испуганно вскрикнула, распахнула глаза и рванулась в сторону… Филипп почувствовал, что теряет равновесие, и в следующий миг очутился в воде. Намокшая одежда сковала движения и тянула вниз, в панике он начал захлёбываться… Вдруг сильная рука ухватила его за ворот и вытащила на поверхность. Как только он обрёл способность соображать, то увидел свою спасительницу — ту самую незнакомку. Она молча помогла ему уцепиться за перевёрнутую лодку, и лишь убедившись, что Филипп держится крепко, поплыла к берегу, увлекая лодку за собой. Она плыла легко и неутомимо, словно ундина; Филипп же пытался грести свободной рукой и попутно удивлялся, что берег, оказывается вовсе не так далеко, как он думал…
Всё так же молча незнакомка помогла ему выбраться из воды. Филипп в изнеможении опустился на камни — он ужасно стыдился собственной беспомощности и жалкой унизительной роли. Некоторое время он сидел неподвижно; его спасительница тем временем вытащила на берег лодку и скрылась среди сосен. Ёжась от прикосновения мокрой одежды, Филипп с трудом поднялся на ноги — и вдруг увидел её снова. Она была уже одета и знаками предложила ему снять рубашку и обсушиться на солнце… Филипп повиновался. Он начал смущённо извиняться и благодарить её, однако она не отвечала, а вместо этого опасливо озиралась, точно боялась, что кто-нибудь увидит их здесь. И только теперь Филипп наконец-то смог как следует разглядеть незнакомку: это была совсем юная девушка с рыжевато-золотистыми волосами, сильная, здоровая, круглолицая. Её щеки и вздёрнутый нос покрывала россыпь веснушек, а глаза были глубокие, тёмно-карие. Удивительно, но она не сказала ему ещё ни одного слова, хотя вовсе не выглядела робкой.
— Дорофея!
Филипп вздрогнул. К ним спешила стройная невысокая женщина, и при одном лишь взгляде на неё и его спасительницу можно было понять, что они — мать и дочь. Женщина запыхалась; лицо её горело гневным румянцем — и можно было подумать, что она уличила свою дочь в чём-то нехорошем. Филипп вскочил, спеша объясниться, однако не успел и слова сказать: женщина подскочила к дочери и встряхнула её за плечи.
— Ты опять! — воскликнула она. — Опять плавала! Что ты о себе думаешь? Я ведь запретила даже близко подходить к воде, просила, умоляла! До смерти мать уморить хочешь? Как батюшка твой покойный, что храбрецом себя мнил…
— Сударыня, поверьте, — прорвался сквозь поток слов Филипп, — ваша дочь не заслуживает вашего гнева. Она очень помогла мне…
Женщина резко обернулась, будто только сейчас его заметила.
— Что такое? Вы кто? — нервно, раздражённо спросила она.
Филипп принялся объяснять. Он заметил, что Дорофея смотрит на него умоляюще, и сказал, что благодаря своей неловкости упал с лодки в воду и так растерялся, что не мог выплыть; Дорофея же стояла на берегу и была так добра, что помогла ему выбраться из воды. Выслушав, женщина немного успокоилась. Дорофея по-прежнему молчала; когда Филипп ещё раз почтительно поблагодарил её, она два раза кивнула ему — так же молча.