— Ничего-ничего, не бойся, — бормотала Пелагея, насильно вкладывая нож ей в ладонь. — Глазоньки закрой, коли страшно, и бей… Не бойся, я умру, а ты уснёшь, а как проснёшься — будем мы с тобой едины, станешь ты прекрасней морской зари, все тебе поклоняться начнут… Не бойся, ничего худого с тобой не случится…
Продолжая бормотать, Пелагея сдёрнула с плеч мокрую рубаху и осталась обнажённой по пояс: её мокрые светлые волосы и глаза словно фосфоресцировали во тьме, дождь хлестал красивые покатые плечи, шею, молодую, крепкую грудь…
— Вот так, вот сюда, — лихорадочно шептала Пелагея, приставляя к своему сердцу остриё ножа. — Сейчас, как молния вспыхнет, бей одним ударом, ничего не бойся!
Марина смотрела на неё во все глаза и тряслась крупной дрожью, нож ходил ходуном в её безвольных, посиневших от холода пальцах.
— Вот сейчас! — прошептала Пелагея, но Марине показалось, что она оглушительно кричит. И в тот же миг где-то далеко-далеко над морем сверкнула зарница.
Пелагея придвинулась к Марине поближе, её пылающие глаза, казалось, превратились в огненные костры.
— Давай же! — голос Пелагеи впервые дрогнул. — Посмей только не сделать: сама тебя убью! Вот этим же ножом! Давай же, ну!
Марина вырвалась из рук Пелагеи и, зажмурившись, изо всех сил размахнулась и швырнула нож далеко в воду. Яростный крик Пелагеи слился с оглушительным раскатом грома… Вновь заблистала молния, теперь уже рядом с ними, и на миг осветила всё вокруг: Пелагея упала на колени и забилась в судороге. Поднявшаяся волна сшибла Марину с ног, подхватила и понесла на глубину. В ушах её продолжал звучать отчаянный вопль, не похожий на человеческий… Марина пыталась бороться с волнами, лёгкие жгло от солёной воды, могучая волна швыряла её, точно щепку, не давая глотнуть воздуху. Ей казалось, что сердце сейчас разорвётся на лоскутки, кругом была сплошная тьма, леденящий холод; Марина чувствовала лишь, как её уносит всё дальше и дальше от берега.
* * *
— Жива, капитан! Кто бы мог подумать! И на этот раз выжила… Ай, вот девка-то бедовая! — говорил, качая головой, лейтенант Новосильцев.
Тело её сотряс кашель; мутная вода хлынула из носа и рта — Марина всё продолжала кашлять и не могла остановиться… Кто-то набросил на неё тёплое одеяло, кто-то поднёс фляжку с чем-то согревающим… И тут её подхватили заботливые руки.
— Ах ты, вот ведь история! Как же ты так? Что же это, дочка! — Василевский закутал Марину плотнее в одеяло; будучи крайне взволнован, он и не заметил ласкового слова, что сорвалось с его губ.
— А где… Где Пелагея?.. — прошептала Марина, еле двигая языком. — Жива она?
Моряки переглянулись, и Василевский пожал плечами. И тут Новосильцев, до этого вполголоса говоривший с матросом, обратился к капитану:
— Антон Петрович, матросики наши здесь неподалёку от брига чудовище морское нашли. Айно вот говорит, — он кивнул на матроса-эстляндца — морской монах это. Ещё дед его про такое рассказывал, раньше их в морях часто встречали. Вроде как они перед моряками танцы плясали или песни распевали, а то и ещё искушали чем. Впрочем, сам я этих сказок не слышал: мало ли что там старики навыдумывают. А вот на вид — нечисть ужасная, приснится, так спать не сможешь! — и Новосильцев перекрестился.
***
На песке лежало мёртвое уродливое существо: больше всего оно походило на получеловека-полукаракатицу. Вместо ног у морского монаха был безобразный раздвоенный плавник, руки также оканчивались плавниками. Лицо было совершенно чёрным, глазницы пустыми, черты незнакомыми. И лишь разглядев на мокрой грязной рубахе вышитые синие волны, Марина догадалась, кто это был
Совсем немного солнца
— Mы с Софи собираемся сегодня с Лазовскими в курзал…(1) Будут танцы, настоящий оркестр, а вечером — китайские фонарики и фейерверки в саду! Monsieur de Crespin, vous venez avec nous!(2)
Филиппа де Креспена удивляло, отчего это сёстры Прилучины непременно желали обращаться к нему по-французски? Постоянно живя в России, он в совершенстве владел русским языком, и, по правде говоря, из своих шестнадцати лет провёл во Франции едва ли четыре года. Его батюшка прибыл в Петербург в свите французского посланника вместе с супругой и маленьким Филиппом. Мать Филиппа спустя год скончалась, а отец так сжился со столицей Российской империи, что не спешил её покидать даже после того, как господин посланник сменился с поста. Филипп вырос с мыслью, что он, разумеется, француз, — но историческую родину знал гораздо меньше, чем ставшую привычной и понятной Россию.