— Мы в Кронштадте хотели повенчаться тайком. Алексей друга своего просил, тот всё подготовил. А батюшка как узнал, что мы без благословения, так отказался венчать… Ну, мы тогда — на корабль. Думал Алексей мой: мол, в Америку поплывём, там что ты барышня, что рыбацкая дочь, или крестьянка простая — никто не смотрит, никому дела нет. Недалеко уплыли…
Пелагея помолчала, не сводя с Марины пристального взгляда.
— А теперь, милая, что делать думаешь? Одна ведь ты.
— Не знаю, — взволновано заговорила Марина. — Я топиться пыталась, обезумела тогда. Но возвращаться мне незачем, да и не к кому. Куда я пойду? Барыня, небось, уж прокляла за то, что её, благодетельницы, сыночка с толку сбила. Да и поделом мне! Я теперь бы тут… как ты, на острове отшельницей осталась. Не хочу больше видеть никого!
Пелагея на это ничего не сказала.
* * *
Время шло, и ремонт брига приближался к концу. После случая с Волковым капитан Василевский не позволял никому из команды без нужды являться в дом Пелагеи, сам же приходил только в случае необходимости. Некоторые из них ночевали в сенном сарае, кто-то — на бриге. Сердце Василевского сжималось от жалости к несчастной Марине, однако он не видел, чем может помочь ей, и на откровенный разговор не напрашивался. Он вполне понимал неуместность своего сочувствия; у него, пожилого капитана второго ранга, с этой странной девочкой вовсе не было ничего общего. Однако когда он смотрел на неё, хотелось согреть её, защитить, спрятать от всего мира… Хорошо хоть бедняжка сдружилась с их молчаливой и загадочной хозяйкой, Пелагеей, и почти не отходила от неё.
Как-то Василевский зашёл предупредить Марину, что работы вскоре будут закончены и их плавание продолжится. Он постучал в дверь: не получив ответа, попытался отворить, но дверь была заперта. Капитан обошёл дом, заглянул в окно и замер от изумления: Пелагея и Марина сидели друг напротив друга и мотали шерсть, обе были одинаково одеты в рубахи с вышитыми волнами, обе с распущенными волосами. Волосы Марины отросли и отчего-то посветлели; лицами же они сейчас были так похожи, словно сёстры-близнецы, почти и не отличишь! Василевский вздрогнул, протёр глаза и громко постучал в окно. Марина обернулась и пошла отворять; теперь она снова была похожа на самое себя.
* * *
— Ну что же, — после ухода Василевского сказала Пелагея. — Вот и пора тебе в дорогу собираться.
Марина содрогнулась — и от того, что представила возвращение на родину, и от неожиданно холодного тона Пелагеи.
— Я… не хочу, — запинаясь, выговорила Марина. — Позволь остаться с тобой, Пелагеюшка! Куда я там, зачем? Только что в монастырь…
Пелагея долго стояла молча, неподвижно — затем подошла к Марине и взяла её за руки.
— Я всё тебя слушала, теперь ты меня послушай, милая. Ты сможешь и меня, и себя спасти, на всю жизнь счастливой сделаться. А если мне поможешь, обретёшь силу невероятную, всё тебе подвластно будет.
— Как так? — удивилась Марина. — Что сделать-то надо?
— Я по своей воле этот остров покинуть не могу. Не отпускает он меня, слышишь? Хоть десять жизней я здесь проживу, а ничего не изменится! А я назад хочу, в мир!
Марина слушала с изумлением: слова Пелагеи казались ей шуткою.
— Мне теперь ты нужна, мы с тобой единым целым станем. Соглашайся! Ты и так уж красива, а когда моё существо с твоим сольётся — будешь прекрасна, как заря, как богиня морская. Весь мир тебе под ноги ляжет, все богачи, князья, цари за твою улыбку умереть согласятся! Я научу тебя всему, никто тебе будет не указ!
Марина со страхом смотрела на Пелагею: подумалось ей, что та сошла с ума.
— Да как же… Да ты смеёшься, что ли?