Все школьные годы мама проверяла мои сочинения. Вычеркивала слишком очевидные прилагательные. Охотилась на избитые фразеологизмы.
В «сценарии траурной церемонии» слова ходят парами, как ученики в танцевальной школе: приветливая соседка, первоклассный специалист, незаменимый член.
Поначалу меня даже подмывало согласиться. Я все еще злюсь на нее. Но все-таки есть какие-то границы. Неужели я позволю, чтобы чужой человек говорил о матери «незаменимый член»? Или даже «приветливая соседка»? Не хватало еще добавить, что она всегда здоровалась в подъезде. Так говорят по телевизору о серийных убийцах.
Я пишу свою версию. Даже не то чтобы пишу. Собираю воспоминания у друзей (она всегда пвторяла, что друзья важнее всего), у родственников. У взрослых и детей. Раскисаю только раз. Когда читаю имейл:
Она уважала каждого пациента, независимо от возраста. Это касалось также маленьких детей, которым она посвящала много внимания и старалась говорить с ними «на их уровне». Ее глаза всегда были на уровне глаз ребенка. Когда ее стали донимать боли в позвоночнике и она не могла нагибаться и сидеть на детском стульчике, – прежде всего отказалась от работы с дошкольниками, потому что не могла больше следовать этому принципу.
Прошло несколько недель. С могилы уже убрали цветы и свечи, как вдруг звонит церемониймейстерша.
– Я хотела поблагодарить вашу маму, – начинает она, и даже по телефону у нее действительно приятный голос, – передать вам мою благодарность доктору Иоанне.
– Она не была врачом, – отвечаю я.
– Конечно, мне не посчастливилось знать ее лично – думаю, в нашем деле это скорее норма, – но она повлияла на мою жизнь. На прошлой неделе у нас были похороны, и там присутствовал двухлетний мальчик. Он не очень понимал, что происходит. И тогда я вспомнила слова вашей мамы, доктора Иоанны.
– Она не была…
– Что твои глаза должны быть на уровне детских глаз. Я присела. Взяла малыша за руку и присела. Все удивились – куда это вдруг пропал церемониймейстер. А я позволила ему бросить землю на крышку гроба. Мы вместе бросали. Он хотел еще и еще. Так что в каком-то смысле я ученица доктора Иоанны.
– Она не была врачом.
Записки от руки
Мать писала шариковой ручкой. Отец – вечным пером. «Абсурдные названия», – думаю я, приводя бумаги в порядок. Ничто не вечно – даже вечное перо.
Мама десятками исписывала бумажки, тетради, ежедневники и блокноты. Строчила отзывы, объяснительные. Ее окружали номера телефонов, списки покупок, кулинарные рецепты, исправленные кулинарные рецепты, практические замечания и предостережения, записанные после того, как она опробовала рецепты. И еще диаметры прокладок для смесителя, пункт чесания шерсти, названия лекарств, часы приема врачей.
Отец писал немного. Опись проектов. Докладные записки о жилищном строительстве, которые затем следовало перепечатать на машинке. Иногда список дел на понедельник («Пон»). Каждый пункт он предварял точкой или квадратиком.
Мама использовала желтые ручки фирмы BiC. Потом еще модели Crystal. Постоянно их теряла. Забывала на работе. Ручки лишались колпачков. Трескались. Бесследно исчезали. Их место занимали новые.
Отец пользовался перьевыми. Некоторые он унаследовал от своего отца. Носил их в кожаном пенале. Доставал чернила в магазине на Хмельной. Порой они выкидывали фокус. На груди расползалось зеленое пятно. Инопланетянин, застреленный в сердце (да, он писал зелеными чернилами). Мама пыталась как-то это отстирать. Отец вытирал перья платочком. Иногда оставлял отмокать на ночь в чашке с водой. Когда наконец он садился писать, слова из-под его пера выходили весомыми. Касались существенных вопросов.
Мама рисовала цветочки. Беспорядочные орнаменты вокруг телефонного номера поликлиники. Один раз занято – один цветочек. Судя по всему, гербера.
Искусство писать пером подобно фехтованию или танцу. Толщина линии меняется в зависимости от наклона пера и угла наступления. Атака. Шаг назад (за пером тянется дугообразный след). Прыжок. Элегантный разворот.