Это уж слишком

Два рассказа составляют сборник «Явь и бесплодная мечта» – тоненький, как рождественская облатка, хотя и в тканевом переплете. Год издания – 1966-й. Я читаю эту «Мечту» вместо того, чтобы ее паковать. Есть что-то нечестное в идее второй раз войти в ту же реку, обратиться к приемам родом из местечкового шмонцеса (49), воспользоваться остротами из довоенного кабаре, чтобы поведать историю старого еврея в гомулковской Варшаве. Слонимский (50) написал этот рассказ в шестидесятых.

На закате коммунизма рассказ экранизировали. В главной роли выступил актер (51), который всегда играл евреев в послевоенных фильмах. У всех раввинов, купцов, промышленников, врачей, адвокатов, администраторов гостиниц и еврейских портных, появлявшихся в польском кинематографе, был один и тот же голос и одно и то же лицо. В детстве я думал, что это единственное разрешенное еврейское лицо. Все, кто хотел им воспользоваться, должны были заранее оговаривать сроки.

Это было лицо автора «Цветов Польши» (52). Актер унаследовал его от дяди. Стоило ему мелькнуть на улице или на экране – неся свой драгоценный и хрупкий нос – родители говорили: «Брат Тувима» и «Похожи, как две капли воды». Тогда я думал, что это распространенное определение, что-то вроде эвфемизма. Все евреи – братья Тувима.

В экранизации среди прочих появлялся Мессия. Найти еврея соответствующего возраста не удалось, поэтому в этой роли выступил какой-то армянин.

Ключевая в рассказе о Мессии – сцена с портным Райземаном («который теперь Дубенский и живет на улице Згода, которая теперь Хибнера»).

Райземан гладит брюки доктора Валицко-го («Его зовут Вайнштайн, но он всегда был таким паном-шляхтичем») – и прожигает в этих брюках, сшитых из вверенного ему заграничного материала, в брюках своего последнего клиента, огромную дыру. И тогда происходит чудо. Мессия поворачивает события вспять. Действие идет в обратном порядке: дыра превращается в обожженный след, темное пятнышко, еле заметную черточку и наконец исчезает.

«И когда я вернулся, брюки были целыми и невредимыми, и когда я стоял в дверях, был мне голос: ЗЕ ХАЯ ЙОТЕР МИДАЙ – что зна-чит: „Это уж слишком“», – говорит портной.

По большому счету все хотели в это верить. Что это уж слишком. Что не оба же раза. Что в воронке от снаряда безопаснее всего. Что квота бед и катастроф исчерпана, может, не навсегда, но надолго. Нам еще рано беспокоиться.

Со временем мы утверждались в убеждении, будто бежим в будущее, как обычно бегают к учительнице, чтобы наябедничать. А она нас выслушает, отругает обидчиков, велит им извиниться и пообещать, что это в последний раз.

Но в школе учили теории вероятностей. Говорили, что «орел» или «решка» не зависят от того, что выпало раньше. Каждый раз все повторяется. Пятьдесят на пятьдесят. Пан или пропал. Только в тетради по математике я увидел жизнь как цепочку независимых друг от друга событий, очередность повторов, каждый из которых говорит: «Ничего на вас с неба не свалится». И я испугался.

Мы пошли с родителями на какой-то исторический фильм – что-то о сталинизме, эпохе «ошибок и заблуждений».

– А сегодня тоже так могут? – спросил я после сеанса.

– Нет, – успокоил меня отец и после паузы добавил: – Придумают что-нибудь новенькое.

И захохотал, потому что за устрашение в нашей семье отвечал не он.

II. Словарь