Хуже всего то, что мама ходила в кино с приятелями из-за границы («Руди ничего не понял, пришлось ему объяснять»). Бабушка всегда остерегала: не жалуйтесь при людях оттуда. Это все равно что задрать на голову камзол и панталоны и показать миру, что птица сделала со своим собственным гнездом (39). Решат еще, будто нам от них что-то нужно.
– А после фильма, – продолжала мама, – я сказала: «Смотрите, вот это и есть государство всеобщего благоденствия. Хочешь не хочешь, а будешь благоденствовать до самой смерти».
Она даже не сказала «до сраной смерти». Пассивная агрессия повисла в воздухе, как гуцульский топор.
Критика социальных достижений социализма, да еще Новаковский – а ведь он очень талантливый писатель, бабушка его издавала и любила – ну а теперь? В «Записи» (40). В самиздате. В Париже. Какая жалость.
Бабушка придерживалась мнения, что увлечение политикой обратно пропорционально творчеству. Ей не нравились книги оппозиционных писателей, и в своих суждениях она оставалась объективной и беспристрастной. Такие авторы портились, ступали на скользкий путь. Губили талант назло бабушке.
Тем временем мама остановилась на страшно забавной сцене, когда старики жгли костер и пели «Красный пояс» (41).
– Ну да, – сказала бабушка, – песни нашей молодости.
Мама умела наносить удар незаметно. Но на сей раз ей попалась достойная соперница. Достаточно было лирического:
– Песни нашей молодости.
Гонг. Ни убавить, ни прибавить. Поединок окончен. В машине, когда мы возвращались домой, отец шипел:
– Нужно обладать удивительным тактом, чтобы пересказывать этот фильм семидесятилетней женщине и через слово повторять «старик».
– Твои родители никакие не старики, – ответила мама.
Больше они не проронили ни слова. Шел дождь. На кинотеатре «Москва» светились неоновые буквы, потому что кинотеатр еще не снесли.
Много лет спустя молчаливый Новаков-ский, мастер коротких предложений и тонких книжек, стал любимцем и покровителем правых. Удивительно, но его последователи обожали нагромождения прилагательных. Современные книги тоже становятся все толще и весят все меньше. Главным образом благодаря бумаге со все более высокой пухлостью.
Вырезки
– Наши матери не научили нас готовить, – говорила она. – Нас воспитали домработницы.
Еще она говорила, переходя на единственное число, что домработница тайно ее крестила из воды (что бы это ни значило). Эта отважная женщина спасла душу моей мамы. Но она же не научила ее готовить.
– Наши матери строили коммунизм, – добавляла она.
Именно! Мама моей мамы была относительно неопасным строителем коммунизма. Она оценивала происходящее здраво. Иначе говоря – ее не покидал пессимизм. Она всегда трудилась вдали от передовой – занималась детскими книжками, а в районе 1968 года ее выпихнули на пенсию.
Она не научила мою маму готовить. Может, ей не нравилось стоять у плиты. Может, не хотелось. Может, еда не имела значения. Может, ничто не имело значения. Может, у нее не было сил.