Плакали лягушки, летучие мыши молчали.

Вороной почуял воду.

Винце стало не по себе от чужой страсти, которую он привез сюда, с месяцем за спиной, тень без лица. Вороной перестал слушаться и пошел по шуршащему песку.

Девушки молчали и втягивали головы в плечи.

Вороной пил воду.

— Хотите покататься?

В ответ он услышал кваканье лягушек, всплеск рыбы, крик разбуженной выпи.

— Ни за что…

Винца ударил вороного каблуками, словно можно было убежать от самого себя. Высоким фонтаном взметнулась вода, конь помчался длинными скачками, ветер сильно, до слез ударил в глаза. Тихое бегство мимо дозревающих подсолнухов, мимо заборов, дальше от владений бдительных собак.

Неотвратимое, как падение с колокольни или что-то похожее, что также нельзя остановить. Стыд, покорность, страх, крик ужаса. Дорога, озаренная пылающим ликом.

Конь несся галопом, длинными скачками кромсая бессилие мыслей, бессилие слов, сказанных некстати, бессилие превратно понятых поступков.

Ночной сторож Шпиготек никогда не спал на своем посту. Просто он поудобнее располагался в мягком кресле, брал в руки «Сельскохозяйственную газету» и закрывал глаза, чтобы лучше слышать.

Зеленые ворота нараспашку, комета фонаря с хвостом обезумевших комаров и ночных мотыльков. Где-то во тьме двора собака подкарауливает крысу.

Винца напряженно щурил глаза, словно, возвращаясь под утро с гулянки, пытался тихонько проскользнуть мимо спящей матери. Стук копыт по камням поднял бы и мертвого. К счастью, Шпиготек просто спал.

Вороной резво бежал к открытым дверям конюшни. Винца едва не отшиб себе голову о притолоку. Не успел Винца слезть, как вороной ухватил бархатными губами клок травы из яслей.

Седло — на ясеневый крюк, обтер соломой спину и шею лошади, подсохшую белую пену в паху. Вороной не замечал его. Винца сел на скамеечку и ревниво следил за конем; трава убывала.

Пора домой. Щелкнув выключателем, он вышел из конюшни и замер. На рубеже темноты и света от фонаря стоял отец, раздвоенный светом и тьмой, одна нога освещена, другая в темноте, и лицо тоже раздвоенное.

«Сейчас он мне влепит…»

Две-три затрещины у Адамеков никогда не воспринимались трагично («Меня папаша отлупил в день свадьбы за то, что я взял у него без спроса сигару»).

Адамек наклонился в полосу света, заглянул в сторожку. Шпиготек так и не сдвинулся с «разговора по душам». Адамек пробежал по освещенной авансцене и остановился в темноте. Непохоже, чтоб он искал своего блудного сына. Винца отступил назад в конюшню.