Вороной ударил копытом.

Подкова лязгнула по пустому ведру, оно вылетело в окошко и со стуком и грохотом покатилось по камням на дворе.

— Сволочь…

К лошади всегда можно подойти так, чтобы избежать удара. Иногда достаточно показать ей ручку от вил. Вороной приник к деревянной перегородке стойла, ощерил желтые зубы и прижал уши, так что они спрятались за гривой. Может, он боялся, а может, и вправду был такой бешеный. В конюшню люди вообще редко заглядывали, а просто так похлопать лошадь, потому что она лошадь, никому и в голову не приходило.

— Ну, что с тобой?

Винца вышел во двор. Белые камни залиты лунным светом, в окнах черно, ворота на запоре. Винца вернулся в конюшню, подошел ближе к вороному, на всякий случай еще раз помахал вилами и загнал его в щель между желобом и стеной. Протиснувшись к его голове, Винца схватился за недоуздок и с силой задрал голову вороного к потолку. Зубы коня скрипели в сантиметре от сжатого кулака.

Отвязав цепь с деревянным ядром, прижавшись боком к упругой шее, он вывел вороного во двор. Выпустив узду из рук, отскочил в сторону. Конь неподвижно стоял на месте. В лунном сиянии, отражавшемся в белых камнях, он снова стал похож на себя, напоминая обо всем том, чего ради нетерпеливой кобылке намазывали копыта глобином, надевали упряжь, подшитую зеленым войлоком, и вели через поле к жеребцу; и вороной кладрубской породы поднимался на дыбы и неуклюже махал синей дали, давая знак приблизиться; за это уже в сумерках, под колокольный перезвон лохматые мужики распивали затем бутылку абрикосовой. Обо всем этом напоминал вороной, посеребренный лунным сиянием, живой.

Он побежал по кругу двора, и первые же его шаги как по волшебству вызвали в железе страстные вздохи.

А давно ли они мальчишками бросались головой вниз с обрывистого берега в Дыю, стремглав летели навстречу собственному отражению в зеркальной глади? Они доставали со дна желтоватые кремни, гладкие на ощупь, и где-нибудь в тени потаенных уголков ударяли ими друг о друга, с изумлением следя за зигзагами полета высекаемых искр и благоговейно принюхивались затем к камням, белым в месте удара и пахнущим загадочно, как не пахло ничто на свете из вещей, известных им.

Кругом было множество точно таких же камней, но ни один из этих не мог пахнуть так, как те, что были со дна Дыи.

Однажды летом в ней утонул единственный сын добродушного вдовца Кадержабека, а за много лет до этого случая здесь же, на реке, испугавшиеся лошади разбили паром, и утонули многие ребята из класса, выехавшего на экскурсию в конце учебного года.

А река по-прежнему течет себе дальше меж поросших вербами берегов, мимо скромного памятника погибшим школьникам. И, кто не трус, прыгают в нее, сигают на голову своего отражения, чтобы вынырнуть и промытыми глазами снова увидеть мир, в который они вернулись.

Вороной остановился перед Винцей, шумно дыша и пофыркивая, в глазах — дважды выплывающая луна.

Седло висело в конюшне.

«Если он не вернется в конюшню, я пойду и возьму седло».

Лошади сами знают, когда пора возвращаться к полному желобу, на чистую солому.

Вороной стоял.

Винца принес седло, уздечку. Он шел прямо на вороного, глядя ему в глаза. Вороной переступил, звякнув подковой, нагнул голову. Винца накинул узду, продвинул ее за уши, удила сами собой оказались между зубами. На спину — седло, одним движением затянул подпругу, чуть отпустил стремена. Безропотно сносить все эти манипуляции будет только лошадь, задумавшая подвох.

«Лучше пускай поплачусь именно я. Хотели ж его отправить на бойню…»

Ухватясь за гриву, Винца вспрыгнул в седло.