4.1. Трезвый расчет или «Расовое сумасбродство»? Генералы и офицеры в войне на уничтожение
Зарубежные исследователи уделяют много внимания анализу мировоззрения, менталитета и мотивов генералов, офицеров и солдат, издававших и исполнявших преступные приказы, а зачастую и превышавших свои полномочия. Решение этой задачи тесно переплетено с анализом проблемы виновности немцев в преступлениях германского фашизма. Историки активно обсуждают вопрос о том, «как стало возможным то, что немцы, считавшие себя высокоразвитой культурной нацией, могли стать сообщниками в войне на уничтожение, в которой попирались нормы гуманности и международного права»[440].
Этот же вопрос применим и к вермахту, который, достигнув в годы войны численности 9 млн человек, стал «вооруженным народом». «Вермахт был принужден к повиновению режиму не только террором и запугиванием, он не был совращен на путь коллаборационизма махинациями меньшинства оппортунистов и национал-социалистически мыслящих офицеров, он поддерживал режим не потому, что не осознавал настоящую сущность и настоящие цели национал-социализма. Все эти объяснения покажутся нам недостаточными, как только мы поймем, что армия как учреждение была интегральной составной частью системы Третьего рейха, а не отделенной от нее структурой. В то же время армия как социальная организация состояла из быстро возраставшего числа бывших штатских и вследствие этого отражала общественную жизнь в большей мере, чем прежде. Более, чем все его предшественники, вермахт был армией народа и добровольным инструментом государственного руководства», – пишет американский историк Омер Бартов[441].
Другой американский ученый, Кристофер Браунинг, назвал свое исследование об убийцах из 101-го полицейского батальона «Вполне нормальные мужчины». Тщательный анализ документов позволил ему сделать вывод о том, что исполнители преступных приказов были среднестатистическими немцами – гамбургскими рабочими и служащими, не прошедшими никакой специальной идеологической и психологической подготовки и превратившимися в палачей евреев и поляков только за неимением «лучших» исполнителей кровавого заказа германского фашизма[442]. Другая гипотеза, также появившаяся в США и вызвавшая бурную реакцию в Германии, объявляет всех немцев «добровольными исполнителями Гитлера», которые руководствовались «злонамеренным, демоническим, расово обоснованным антисемитизмом», направленным не просто на преследование, а на физическое уничтожение евреев[443].
Большинство зарубежных историков сходятся на том, что нацистский режим высвободил криминальную и разрушительную энергию, вознаграждая честолюбие политически несамостоятельных граждан «орденами, должностями, звездами и галунами». Он пропагандировал вторичные добродетели – порядок, чистоту, прилежание, повиновение, пунктуальность, выполнение долга, которые использовались для уничтожения жизни, а не для ее сохранения. В них черпали свои силы те функционеры и технократы, которые использовали свои таланты и честолюбие, чтобы как можно лучше выполнить поставленную задачу, и не задумывались о ее нравственной стороне. В случае успеха их ожидали профессиональная карьера и выдающиеся позиции в дифференцированной властной иерархии Третьего рейха, связанные с благосклонностью фюрера. Во-первых, совершение массовых убийств облегчалось наличием двойной морали. Во-вторых, традиционный государственный аппарат был нацифицирован, коррумпирован и частично заменен конкурирующими партийными учреждениями и специальными уполномоченными. Каждый чиновник или партийный функционер хотел защитить и расширить свои компетенции за счет повиновения и перевыполнения любых задач. Далее, целенаправленный процесс обособления, лишения прав и изоляции евреев разрывал традиционную сеть их общественных, дружеских и семейных связей. Мало кто обладал гражданским мужеством для неповиновения в условиях постоянного страха перед репрессиями. «Окончательное решение» было раздроблено на множество отдельных акций, компетенций и шагов на различных административных уровнях. Многие исполнители Холокоста были убеждены в своем расовом превосходстве, другие не видели конечного результата своих действий или не хотели его видеть. К тому же, для немцев были традиционными повиновение власти и дух подданства, а «окончательное решение» было государственной политикой. Повседневные заботы во время войны, боязнь за собственное существование и беспокойство о судьбе членов семьи в бомбоубежище или на фронте, общее отупение и огрубение из-за военных событий, слухи, тайны, неполная информация и то, что убийства происходили «далеко на востоке», отодвигали размышления о них далеко на задний план. Большинству немцев успехи Третьего рейха в первые годы войны позволяли не замечать его негативных сторон. Наконец, с 1943 года возрастал страх перед расплатой за сообщничество в преступлениях, крепла вера в месть «мирового еврейства»[444].
Несомненно, в геноциде евреев и других преступлениях вермахта виновно прежде всего военно-политическое руководство Третьего рейха. Историки доказали наличие тесной причинно-следственной связи между подготовкой плана «Барбаросса» как расовой и мировоззренческой войны и началом «физического окончательного решения». Гитлер идеологически обосновал массовое уничтожение, лично объявив войну «еврейско-большевистскому врагу» во всемирном масштабе. Высшее военное командование Германии еще до начала войны разработало директивы, узаконившие физическое уничтожение еврейского населения. «Эти директивы выявляют высокую долю ответственности, причастности и участия руководства вермахта и сухопутных войск в этой войне на уничтожение. Оба командных штаба сотрудничали в разработке преступных приказов или разрабатывали их в собственной сфере компетенции», – пишет немецкий военный историк Герд Юбершер[445].
После войны генерал-майор ваффен-СС Эрнст Роде показал под присягой, что руководство вермахта и командующие одобряли задачи и методы опергрупп, «так как они никогда не совершались на виду у фронтовых частей. Следовательно, то, что переданные СД пленные, евреи, агенты, комиссары предавались жестокой смерти как жертвы так называемых «акций чистки», является доказательством того, что эти экзекуции происходили с их согласия… Эти методы… часто обсуждались на совещаниях в ОКВ и ОКХ в моем присутствии. В таких случаях я всегда указывал на то, что в сфере власти командующих группами армий было протестовать против них. Я твердо убежден, что совместный энергичный протест всех фельдмаршалов вызвал бы изменение этих задач и методов»[446].
Почему же генералы и высшие офицеры вермахта, воспитанные на «старопрусских добродетелях», одобрили Холокост и обеспечили планам Гитлера поддержку многомиллионной армии?
Ответить на этот вопрос можно, только скрупулезно изучив имеющиеся источники, важное место среди которых занимают мемуары самих германских военачальников. Элиту германского военного командования составляли командиры соединений, способных выполнять самостоятельные боевые задачи, – дивизий, корпусов, армий, групп армий. Автор изучал главным образом изданные в 1949–1956 гг. мемуары тех генералов и адмиралов, которые командовали крупными соединениями или занимали важные посты в руководстве вермахта: Хайнца Гудериана, Эриха фон Манштейна, Ганса Фриснера, Эриха Редера, Карла Деница и других. Они лично не убивали, не брали противника в плен, не получали ранений и в меньшей мере, чем нижестоящие офицеры и солдаты, испытывали страх смерти. Эти генералы планировали войну, управляли ею и наблюдали за ней. В период подготовки мемуаров им было по 60–70 лет, что-то они успели полностью или частично забыть, что-то было добавлено, придумано, о многом они преднамеренно умолчали, сознательно или подсознательно включив психологические защитные механизмы. Генерал-полковник Гудериан, к примеру, назвал свою книгу «Воспоминания солдата», а генерал-фельдмаршал фон Манштейн характеризует свои мемуары как «записки солдата», сознательно отказываясь «от рассмотрения в ней политических проблем и событий, которые не связаны непосредственно с военными действиями». Разумеется, о своем приказе от 20 ноября 1941 года он не вспоминает, зато хорошо помнит, что запретил в своем 56-м танковом корпусе исполнение «приказа о комиссарах» и доложил об этом командующему 4-й танковой группой генерал-полковнику Гепнеру. Зарубежные ученые полагают, что такое отделение военных функций от политических и представляет собой защитный механизм, снимающий неудобные вопросы о легитимности и мотивах действий[447].
Среди неудобных для германских военачальников тем не только жестокое обращение с военнопленными, противоправные действия по отношению к политическим комиссарам РККА, грабеж мирного населения, казни заложников, принудительные работы, но и судьба евреев в оккупированных странах. Однако современные исследователи уверены: не только для генералов, но и для солдат возможность остаться в неведении относительно судьбы евреев была лишь теоретической. На практике военнослужащих привлекали для создания гетто, оцеплений при казнях и для проведения расстрелов, они участвовали в «селекции» в лагерях военнопленных, сжигали деревни в рамках партизанской войны и расстреливали местных жителей. Видимо, поэтому не всем гитлеровским генералам удалось полностью избежать обращения к этой проблематике. Так, Гудериан, рассуждая о героическом сопротивлении Красной армии и советского населения оккупантам, пишет, что «одной из причин этого являлось неуважение других рас и народов. Ведь еще до войны оно проявлялось в Германии в роковой близорукости и безответственной жестокости при обращении с евреями. Теперь эта ошибка принимала худшие формы. Если уж говорить о том, что погубило дело национал-социализма и вообще Германию, то это расовое сумасбродство»[448]. Гудериан, кроме того, утверждает, что в подчиненной ему танковой группе не применялся ни указ Кейтеля «О военном судопроизводстве в районе Барбаросса и об особых мерах войск» от 13 мая 1941 года, ни «Приказ о комиссарах» от 6 июня 1941 года[449]. Израильский историк Арон Шнеер, считающий приказ о комиссарах судьбоносным для советских евреев-военнопленных, уличает Гудериана во лжи[450] и в доказательство приводит показания ефрейтора Отто Тышлера, служившего в группе Гудериана: «21 июня 1941 г. мы были приданы бронетанковой группе у Брест-Литовска. Генерал-полковник Гудериан издал приказ: «Неоправданная гуманность по отношению к коммунистам и евреям неуместна. Их следует беспощадно расстреливать»»[451].
Генерал-полковник Фриснер утверждает, что «слышал» о том, что немцы жестоко обходились с военнопленными и сжигали живьем евреев. Но сам не замечает, как при анализе причин поражения вермахта в результате Ясско-Кишиневской операции советских войск летом 1944 года он, подчеркивая ненадежность немецкого тыла, указывает: «Еще одним узким местом нашего фронта был город Яссы с его 300-тысячным населением, большой процент которого составляли евреи»[452].
Однако источниковая база исследования роли вермахта в Холокосте не исчерпывается лишь мемуарами немецких военачальников. Весь комплекс документов позволяет утверждать, что, во-первых, в 1941 году война с СССР, оплотом «еврейского большевизма», была популярной. Военные победы Гитлера, особенно разгром Франции, подняли его престиж в глазах офицеров и генералов. Казалось, вся Европа была у ног немецких «сверхчеловеков». Благодаря этому «миф о фюрере», «воля фюрера» и «приказ фюрера» приобрели почти магическую силу. Действенное сопротивление «приказу фюрера» казалось все более безнадежным и вряд ли могло рассчитывать на широкую поддержку[453].
Во-вторых, традиционные элиты Германии, а военные – больше, чем кто бы то ни было, одобряли военно-политические и территориальные цели нацистской экспансии на востоке. Гитлер, как им казалось, продолжал традиционную политику «Дранг нах Остен»[454].
В ходе процессов над немецкими генералами американские органы обвинения старались доказать, что расовые воззрения нацистской верхушки находили у высших офицеров вермахта полное понимание. Эта версия, позднее попавшая и в научную литературу, превращала германский генералитет либо в идеологического сообщника, либо в безвольный инструмент в руках Гитлера. Действительно, старшие офицеры и генералы возлагали на евреев ответственность за Ноябрьскую революцию 1918 года, хаос послевоенного времени, нынешнюю войну, партизан и т. д. Например, начальник штаба 11-й армии генерал Отто Велер обосновывал убийство десятков тысяч евреев в Крыму тем, что он «достаточно узнал еврейско-большевистскую систему в первые годы после Первой мировой войны». В действительности далеко не все генералы мыслили так же, как Велер и Рейхенау, и считали евреев главным врагом. Лееб, Кюхлер и другие военачальники не разделяли идеологические мотивы геноцида, но и на них лежит вина за совершенные вермахтом преступления по отношению к евреям[455].
В-третьих, мышление и поведение двух старших групп офицеров вермахта, 1880–1890 и 1890–1900 годов рождения, ставших во время Второй мировой войны генералами и полковниками, определялось восстановлением на активной службе, которое улучшило их материальное положение и многим позволило добиться карьерного роста. Кроме того, на их менталитет наложили отпечаток прусское происхождение и воспитание, опыт штабной работы в 1914–1918 гг. Эти генералы, впервые встретившиеся с «русской опасностью» еще в годы Первой мировой войны, теперь, в 1941 году, вспомнили свои представления о храбрых, но «примитивных» русских, об отсталости славянской культуры и о необжитой стране. Командующий 43-м армейским корпусом генерал-полковник Готхард Хейнрици вспоминал, что он и его подчиненные были до глубины души поражены «культурой», которую они встретили на советской территории: «Евреи в кафтанах с локонами, низкие дома, лавки, деревянные прилавки которых были примитивно украшены рисунками предлагаемых товаров (потому что продавцы были неграмотны), никаких тротуаров, короче говоря, мы
Офицеры второй группы, сражавшиеся на фронтах Первой мировой войны, разделяли социал-дарвинистские представления нацистов о борьбе как форме бытия, о принципах отбора в жизни отдельного человека и государства. Это сближало их с руководителями НСДАП, которые в минувшей войне также были фронтовыми офицерами. Военное поражение Германской империи в 1918 году и Ноябрьская революция разрушили их мир и объяснялись ими как результат распада тыла, как следствие нанесенного «еврейско-большевистскими разрушителями» удара кинжалом в спину немецкого народа. Тот же Хейнрици 15 октября 1918 года писал о боязни революции по российскому образцу и жаловался, что «за несколько дней, в течение которых мы сражались, ни о чем не зная и не ведая, все наше старое отечество рухнуло. Что это даст? Теперь нами правит клика евреев и социалистов, людей, для которых Интернационал превыше всего»[457]. Густав фон Бехтольсхайм, ответственный за истребление десятков тысяч евреев и других категорий мирных жителей в тыловом районе группы армий «Центр», был уволен из рейхсвера в звании майора и должности командира батальона, при Гитлере его возвратили на активную службу с присвоением звания полковника и назначили командиром полка, в мае 1941 года сделали командиром дивизии, а в августе того же года присвоили звание генерал-майора. Документы свидетельствуют, что мотивами его преступных приказов был не только карьеризм и стремление выслужиться, но и расизм, ксенофобия, антисемитизм. В подписанных им документах говорилось, что «там, где в сельской местности будут попадаться бóльшие или меньшие группы евреев, вы можете сами устранять их или собирать в гетто в населенных пунктах покрупнее» (приказ от 24 ноября 1941 года), что евреи «больше не люди в смысле европейской культуры, а с молодости воспитанные как преступники и обученные как бестии. А бестии должны быть уничтожены» (доклад 19 октября 1941 года). А в приказе от 8 марта 1943 года Бехтольсхайм заявил, что население в Брянской области «не стоит ничего большего, кроме как быть избитым и расстрелянным»[458].
Одним из мотивов неприятия геноцида евреев было просто формально добросовестное, бюрократическое отношение воинских начальников к выполнению своих обязанностей, к поддержанию элементарного порядка на оккупированной территории, как в случае первого офицера генерального штаба в 454-й охранной дивизии, который в сентябре 1941 года распространил «Памятку о неотложных задачах полевых комендатур», в одном из пунктов которой значилось: «Препятствовать всеми средствами линчеванию евреев и другим актам террора (пожалуй, в первую очередь со стороны украинцев и охотно используемой опергруппами украинской милиции). Вермахт не потерпит замены одного террора другим»[459].
Молодые офицеры пытались отомстить «красному отребью» в добровольческих корпусах и организовать путчи против «системы». Их старшие коллеги, оставшиеся в рейхсвере, готовили военную ревизию Версаля. Во время Восточного похода они были командующими или штабными офицерами. Получив задачу «обеспечения безопасности и умиротворения» оккупированных областей в тылу, эти офицеры отбросили сословные и идеологические оговорки в отношении национал-социализма. «Еврей и партизан взяли на себя роль спартаковцев во всех их вероломных метаморфозах. Гетто, созданные генералами, все больше и больше казались им рассадниками конспирации и восстаний: бежавший от резни еврей переносил яд разрушения в русские деревни, следовательно, каждая женщина на рынке, каждый крестьянин с повозкой были не только потенциальными партизанами, но и разносчиками инфекции», – пишет Ханнес Геер[460].
Немецкий историк Ганс Генрих Вильгельм доказал, что с 1943 года у нацистской верхушки укрепилось убеждение в том, что, уничтожая евреев, национал-социалисты устраняют последний очаг внутреннего беспокойства. Очевидно, в этом же были убеждены и высшие офицеры вермахта. 26 мая 1944 года они приветствовали бурными продолжительными аплодисментами речь Гитлера в Платтерхофе, в которой фюрер похвалялся тем, что «безжалостно вытеснил» евреев из самой Германии: «Удалив евреев, я в зародыше устранил возможность появления какого-либо революционного ядра в Германии. Конечно, мне могут сказать: «Нельзя ли было решить все это проще или не проще, а более гуманно?» Господа офицеры, мы сражаемся не на жизнь, а на смерть. Если в этой борьбе победят наши противники, немецкий народ будет искоренен. Большевики уничтожат миллионы и миллионы наших интеллектуалов. А тех, кто не умрет от выстрела в затылок, вывезут. Дети высших слоев пропадут и будут устранены. Все эти зверства будут организованы евреями»[461].
Наконец, предпосылкой жестокости, сформировавшейся задолго до войны, была традиция пренебрежения нормами международного права, характерная как для немецкого гражданского общества, так и для военных. В издании приказов, грубо попиравших международно-правовые нормы, были признаны виновными генералы Кейтель, Йодль, фон Браухич, Гальдер, фон Рейхенау, Гот, фон Рундштедт, Буш, фон Манштейн и другие. Еще большее количество германских генералов, повинных в преступлениях, не было признано виновными в силу особенностей западногерманского варианта преодоления нацистского прошлого[462]. Говоря словами немецкого историка Вольфрама Ветте, «в войне против Советского Союза в 1941 году склонность немецких военных отдавать приоритет так называемой «военной необходимости» перед международным правом и расовая идеология национал-социализма соединились в фатальную смесь, которая способствовала безграничному насилию».