Идентификация еврейских военнопленных происходила на месте пленения, на сборных пунктах армии, в транзитных лагерях и шталагах. Перед тем как завести новых пленных в лагерь, проводили линейку. Евреев идентифицировали по внешнему виду и расстреливали. Сержант Красной армии Алексей Варламович Федоров, попавший в плен 17 июля 1942 г. в районе хутора Колодезный Белгородской области, вспоминает: «Еще днем немцы на глазах у всех пленных расстреляли двух политруков (их немцы определили по звездочкам на рукаве гимнастерки) и четырех евреев. На евреев у немцев был какой-то особенный нюх, и они с ходу определяли принадлежность пленного к еврейской нации»[357]. В других случаях евреев изолировали от остальных военнопленных и обрекали на мучительную смерть от голода и жажды. Советский военнопленный, бежавший из Дарницкого лагеря под Киевом, рассказал будущему писателю Анатолию Кузнецову, что уже при входе в лагерь немцы «отобрали командиров, политруков и евреев, каких удалось выявить, и поместили за отдельной загородкой, образовав как бы «лагерь в лагере». Эта загородка была под усиленной охраной. Многие из них были тяжелораненые, их заносили и клали на землю… Каждому пленному полагался на день один черпак свекольной баланды… Командирам, политрукам и евреям, находившимся во внутренней загородке, не давали ничего. Они перепахали всю землю и съели все что можно. На пятый-шестой день они грызли свои ремни и обувь. К восьмому-девятому дню часть их умирала, а остальные были как полупомешанные… Они там за проволокой сидят, ничего уже не соображают, смотреть невозможно, и часовой с автоматом стоит, следит, чтоб ничего им не бросили»[358]. Как показывают недавно опубликованные документы, солдаты вермахта с интересом наблюдали за мучениями советских военнопленных-евреев и не проявляли к ним сострадания[359].

Тысячи еврейских военнопленных были застрелены лагерными караулами. Тех, кто избежал немедленной идентификации, систематически искали в лагерях абвер, служба контршпионажа СД, лагерная полиция, состоявшая из военнопленных, главным образом украинцев. Найденных расстреливали на месте или переводили в специальные бараки, а потом убивали группами.

Военный врач Ганс Фрюхте, служивший в дулаге 160 в городе Хорол Полтавской области (тыловой район группы армий «Юг») с сентября 1941 года по конец мая 1942 года, в своих свидетельских показаниях на процессе ОКВ заявил: «Каждый транспорт советских пленных «просеивался» вермахтом в поисках комиссаров… Евреев отбирали и передавали в специальные лагеря, после чего СД расстреливала их… Спустя неделю мы уже знали, что целью отбора был расстрел евреев… Для каждого офицера и солдата было совершенно естественным делом, что расстреливали каждого еврея… Комендант лагеря в Хороле подполковник Леблер… заявил, что он получил указание дать СД полную свободу действий в лагере и не должен вмешиваться». В лагере Хорол в целях истребления евреев были проведены три «отбора»: в августе и октябре 1941 года и 15 мая 1942 года. Первые два проводили служащие тайной полевой полиции, третий – сотрудники СД, а жертвами его пали 450 евреев-военнопленных и 50 «подозрительных» военнопленных[360].

Красноармеец Н. И. Тельманов, бежавший из лагеря военнопленных в августе 1942 года, рассказал: «Немцы все время выявляют и спрашивают всех о евреях. От всей массы их отбирают и куда-то уводят. Одежду у них забирают и смеются: «она вам не понадобится, завтра всех расстреляют». Выдергивают из толпы и изолируют даже тех, кто хоть сколько-нибудь похож на еврея. Потом и этих ведут на расстрел. В нашем лагере таким образом было расстреляно за пять дней 200 евреев-пленных»[361]. Если же смерть по каким-либо причинам откладывалась, то отобранных евреев изолировали в специально отгороженных отсеках лагерей, бараках или палатках. В этих случаях евреев часто маркировали нашитыми или нарисованными желтой краской шестиконечными звездами или белыми четырехугольными лоскутами[362].

В ноябре в Могилеве опергруппа «Б» разыскала и расстреляла 196 евреев и коммунистов, в декабре – 207 евреев в Витебске и 117 в Вязьме. 14 и 18 октября в Борисполе (юго-восточнее Киева) комендант транзитного лагеря военнопленных передал опергруппе «Ц» 1 109 евреев, среди них несколько политкомиссаров Красной армии и 78 раненых. Все они были расстреляны. «Следует заметить, что гладкое проведение акции в Борисполе надо свести не в последнюю очередь к деятельной поддержке местных учреждений вермахта», – докладывала зондеркоманда[363].

О повседневной практике убийств советских евреев-военнопленных свидетельствует дневник ефрейтора 254-го пехотного полка Р. Хайденрайха. Дневниковая запись, сделанная в июле 1941 года, показывает, что отдельные воинские части выходили за пределы соглашения с карательными органами режима и сами превращались в палачей советских военнопленных: «После нескольких дней пути мы прибыли в Минск. Нашему батальону была поставлена задача охранять 6 000 пленных и расстрелять всех евреев в городе. Многие пленные ночью устроили побег, и мы должны были взяться за оружие. Мы убили одних евреев 500 человек»[364].

Кристиан Штрайт пришел к выводу о том, что если многочисленные коменданты лагерей по собственной инициативе передавали еврейских военнопленных оперативным командам или создавали в лагерях команды селекции, то это следует объяснять тем, что коменданты делали свои собственные выводы из противоречивой политики командования сухопутных войск. А эти выводы сводились к тому, что айнзацкоманды, если уж им разрешили действовать в оперативной области, должны полностью выполнить работу по уничтожению, хотя некоторые офицеры были склонны считать евреев в целом «политически нетерпимыми и подозрительными элементами»[365].

Те офицеры вермахта, включая комендантов лагерей для военнопленных, которые не одобряли истребление евреев или их выдачу карательным органам, предпочитали не оспаривать приказы сверху. Например, такую позицию занимал комендант 160-го дулага подполковник Леблер. В соответствии с показаниями лагерного врача Ганса Фрюхте, что «лично он (Леблер) был против расстрела, но терпел такую меру как не поддающийся изменению факт». Фрюхте задумал спасти от смерти несколько военных медиков. «Когда я ему сказал: «Есть тут несколько врачей, которые мне необходимы немедленно, а также несколько полуевреев, и они не должны быть расстреляны», он отказал мне, заявив дословно: «Не будем касаться этого вопроса. Рано или поздно они будут расстреляны. Лучше, чтобы их расстреляли теперь. Пусть их расстреляют теперь»»[366].

По данным гестапо, число выявленных в результате прочесывания лагерей и уничтоженных евреев к декабрю 1941 года достигло 16 тысяч человек. На судебном процессе против бывшего командующего 11-й германской армией Манштейна было выяснено, что только с декабря 1941-го по август 1942 года эта армия передала СД 3 281 пленного, которые были расстреляны. Исследователи считают, что в целом жертвами политических и расовых чисток военнопленных пало 140 тысяч пленных бойцов и командиров Красной армии. В зарубежной исследовательской литературе приводятся подсчеты, в соответствии с которыми из 120 тысяч погибших евреев – военнослужащих РККА на поле боя пали только 35–40 тысяч, а остальные 80–85 тысяч погибли в плену[367]. В российской энциклопедии «Холокост на территории СССР» приводится цифра от 55 до 80 тысяч уничтоженных гитлеровцами советских военнопленных-евреев[368].

Наряду с евреями гитлеровцы уничтожали и других военнопленных, внешне похожих на евреев: кавказцев, татар, представителей народов Средней Азии. В рассказе Михаила Шолохова «Судьба человека», написанном в 1956 году, содержится эпизод «селекции», проводившейся эсэсовскими офицерами вскоре после пленения советских бойцов: «Только четырех и взяли из двухсот с лишним человек. Одного еврея и трех русских рядовых. Русские попали в беду потому, что все трое были чернявые и с кучерявинкой в волосах. Вот подходят к такому, спрашивают: «Юде?» Он говорит, что русский, но его и слушать не хотят. «Выходи», – и все. Расстреляли этих бедолаг, а нас погнали дальше»[369]. Рассказ Шолохова отражает стандартную ситуацию, свидетелями которой могли быть многие советские военнослужащие, попавшие в немецкий плен. В лагере военнопленных в городе Рославль Смоленской области унтер-офицер Ганс Людвиг «приказал вынести в морг живого больного только потому, что тот цветом своих волос напоминал еврея. Раздетого больного вынесли на мороз. Больной был настолько слаб, что даже не мог кричать. Потом, когда фашист ушел, он сделал попытку вылезти из морга, а сил-то и не хватало. В вырытом в земле проходе он и замерз»[370]. В шталаге 326 (VIK) Зенне в Западной Германии по прибытии транспорта с военнопленными эсэсовцы тотчас отбирали людей с «еврейской внешностью». По заявлениям свидетелей, их «селекция» часто происходила произвольно с целью достичь заданного числа. В одном из бараков лагеря команда СС осуществляла пытки, чтобы узнать у арестованных имена других «евреев» и прочих «подозрительных элементов»[371].

Как установили немецкие историки Райнхард Отто и Рольф Келлер, чистки, или «акции отбора», в лагерях военнопленных проводились по четко установленной схеме. Командир айнзацкоманды получал от коменданта лагеря допуск в охраняемую военными зону. Комендант ставил в известность офицеров шталага о прибытии команды гестапо и требовал от них содействия. Для проведения допросов комендант выделял один из бараков, а для охраны отобранных военнопленных – караульную команду. Гестаповцы проводили отбор на основании внешнего осмотра, агентурных данных и допросов с применением насилия. Младший лейтенант Моисей Темкин рассказал о допросе в шталаге. Сначала его доставили на предварительный досмотр в лагерную полицию, «где приветствовали словами: «Привет, Мишенька. Ну как у тебя дела, еврейчик? Признайся, ты же еврей?» Я ответил отрицательно, так что они стали меня бить… Рядом стоял гестаповец, наблюдал, как меня избивают, а потом сказал: «Отпустите его. Завтра он и так все расскажет в гестапо». На следующий день Темкина избили, а потом допрос повели три гестаповца: один задавал вопросы, второй вел протокол, а третий постоянно наносил удары. «Сначала я отвечал на все вопросы отрицательно, но потом мне стало ясно, что ситуация безвыходная, ведь меня в любом случае убьют, пристрелят. Я бы все равно не смог скрыть свое еврейское происхождение, ведь я слышал, как один из них сказал: «Надо его раздеть». Поэтому я теперь на все вопросы покорно отвечал «да». Да, я большевик, коммунист, еврей». Отобранные военнопленные содержались в отдельных зонах от нескольких дней до нескольких недель. Условия их содержания были такими, что часть отобранных пленных умирала еще в шталаге, а часть – по пути в концлагерь. Военная администрация лагеря лишала всех отобранных пленных статуса военнопленных, формально «освобождала», так как в соответствии с Женевской конвенцией военнопленные должны были находиться исключительно в ведении вермахта и не могли передаваться другим инстанциям. Коменданты шталагов, «освобождавшие» пленных, знали, что в конц лагере их ждет немедленная смерть[372].

С ведома и одобрения комендантов вермахта лагеря для советских военнопленных становились местами издевательств и убийств мирных жителей еврейской национальности. А. В. Федоров рассказывает о том, что в конце июля 1942 г. полицаи, набранные из числа военнопленных в лагере Колодезный Хутор, «привели в лагерь шесть старых евреев: три старика и три старухи (им было, наверное, не меньше семидесяти лет). Они с трудом передвигали ноги под ударами плеток и прикладов конвоиров-полицейских. Метрах в 10 от входных ворот на берегу речки их заставили руками вырыть норы. Затем полицаи на виду у всего лагеря заставили евреев раздеться наголо, забрали их одежду, а несчастных людей загнали в речку. Они, видите ли, производили «крещение» и превращали иудеев в христиан. После «крещения», то есть окунания с головой в грязную воду, евреев загнали в эти норы до вечера. Вечером процедура повторилась. Кто-то из пленных вечером после очередного издевательства над несчастными людьми крикнул: «Ничего, товарищи! Палачи за все ответят перед советским народом!» Звонкий твердый голос услышали сотни пленных, услышали это грозное предостережение и полицаи… К евреям приказано было не подходить. Так продолжалось три дня. Утром и вечером полицаи загоняли стариков в речку, «крестили» их, затем загоняли, мокрых и голых, в их норы. Утром на четвертый день евреи не могли уже подняться из своих землянок, несмотря на то, что полицаи особенно старались своими плетками. Палачи ушли за ворота, но через полчаса вернулись с лопатами. Даже не посмотрев, живы или нет их жертвы, полицаи зарыли норы. Стоны из-под земли слышны были еще некоторое время, но к вечеру постепенно все стихло. Это изуверство палачей не сломило нашу волю»[373].

Российский исследователь И. А. Альтман убежден, что «в лагерях была создана хорошо разработанная система», при которой публичное выявление евреев, издевательство и казнь «имели огромное психологическое воздействие. Во-первых, эти меры носили характер акций устрашения, что подавляло волю всех пленных к сопротивлению. Во-вторых, этим наглядно подтверждались декларации оккупантов об уничтожении исключительно евреев и коммунистов. В-третьих, делалась попытка разобщить военнопленных и склонить их к сотрудничеству»[374].

Одновременно вермахт продолжал вести антисемитскую пропаганду и в сражающихся частях Красной армии. На пропуске перебежчика, отпечатанном на листовках 1941 года, говорилось: «Предъявитель этого пропуска не желает бессмысленной кровавой бани в интересах евреев и комиссаров. Он покидает разбитую Красную армию и переходит на сторону германского вермахта». По данным немецкого историка Йорга Фридриха, только в течение августа 1942 года в области боев 6-й армии на позиции Красной армии было выброшено 4 млн листовок антисемитского содержания. Красноармейцы живо интересовались немецкими посланиями и, хотя за их хранение грозила смертная казнь, носили их в карманах и даже торговали ими. Между тем в одной из листовок вермахта периода весеннего наступления 1942 года можно было прочитать: «Сталин и его сообщники гонят вас на гибель в интересах евреев и международного капитализма». В другой листовке, распространявшейся пропагандистскими частями вермахта в советских войсках в конце марта 1942 года, бойцов и командиров призывали перейти «на освобожденную от большевизма территорию, где свергнуто жидовско-большевистское иго, где упразднена колхозная система, где народ строит новую жизнь без большевиков, без жидов, без капиталистов и помещиков». Вермахт, в лагерях которого зимой 1941–1942 годов умерли миллионы пленных красноармейцев, внушал советским солдатам, что хорошо обращается с военнопленными. Более того, «с перешедшими добровольно на нашу сторону, по новому приказу Гитлера, обращение еще лучше, они получают особое удостоверение, обеспечивающее им лучшее питание и ряд других льгот. Желающих работать мы устраиваем на работу по специальности»[375].

Таким образом, формами участия вооруженных сил в истреблении советских евреев стали лишение еврейского населения гражданских прав и человеческого достоинства, материально-техническая помощь опергруппам и прямое руководство ими, передача нацистским органам военнопленных евреев, наконец, самостоятельные расстрелы, прежде всего в рамках «антипартизанских акций». Без сотрудничества военных инстанций всех уровней с карательными органами режима Холокост на советской территории был бы невозможен.