– Вот и договорились. А теперь слушай самое главное. Наверное, и до тебя докатились слухи, что побывал я в плену у Карла Пятого. О как он меня отвратительно содержал, как пса дворового. И это он, владыка Испании, Нидерландов и еще бесчисленных стран! Скупец, над златом чахнет! Подкармливал меня протухшей дичью, заплесневелым черствым хлебом и поил гибельной тухлой водой. Вот говорю, а у меня дрожь по всему телу от тех воспоминаний. А еще нагнал на меня скуку! Держал в одиночестве, свет не проникал в темницу, я изнывал от поедавшей меня тоски. Чародей ты, я убедился, толковый, в магии одурманивания равных тебе нет. Помоги мне расквитаться с Карлом, смыть с меня позор пленения и уничижения. Страсть мою роковую удовлетвори: я хочу еще раз встретиться с ним на поле сражения.

– Повинуюсь тебе, государь. Сила моих чар такова, что я создам для тебя непобедимую армию могучих, закованных в тяжелые доспехи воинов. Пойдут они непоколебимо в бой под твоими развернутыми знаменами, под бой твоих громких барабанов. Встретив такую армаду воинов, враги в страхе разбегутся.

– И твои солдаты погонятся за воинами Карла: ату их! И всех до одного перебьют. А самого Карла Пятого приведут ко мне на цепи, как водят осла на поводу. Вот тогда я и увижу скорченную и покорную физиономию императора.

– Боюсь, государь, вы не поняли меня. Не будет у тебя живых воинов, это будут воины – призраки, как пыль в пустыне, как столбы дыма. Он напугают врага, заставят их бежать с поля битвы, но и сами растают в воздухе… Победу потом вы сами должны будете завоевывать.

– А – а, я понял, новый фокус! Новый обман! Солдаты твои пойдут в бой, верно, в пернатых шлемах, как древние греки, и, конечно, впереди Ахилл и Одиссей. Я сейчас лопну от смеха – то – то зрелище будет!…

Франциск захохотал, а затем помрачнел и закончил:

– Слышишь, чародей, оружие мне нужно настоящее, а не декоративное, не призрачное? Должно оно быть посильнее пороха. А поскольку ты владеешь, как говорят, многими знаниями, ты должен сделать для меня самое смертельное оружие: чтобы все войско врага – одни ударом!

Фауст, бледнея, тревожно попятился к дверям.

– Простите, государь, это невозможно, это выше моих желаний…

– Так ты не можешь? А еще утверждаешь, что все исполнишь! Ну так ступай отсюда. Теперь не ищи встречи со мной, когда надо, тогда я и призову тебя.

И король небрежным, если не сказать, презрительным жестом отпустил Фауста.

– Вот тебе доктор, и практика! – злорадно произнес Мефистофель. – А теперь скажи, кто из нас двоих лучше знает сердце правителя?

– Предположим, ты! А знаешь ли ты мое сердце? Первая неудачная попытка не сломает меня.

И решился доктор Фауст не отступать от задуманного. Посетил он императора Карла Пятого, английского короля, папу римского, турецкого султана, Великого Могола1 и столько еще королей и герцогов, что пальцев на руках и ногах не хватит, пересчитывая.

Как он не пытался внушить им мысль о заботе поданных, о милосердии и добре, все они просили у него только денег, власти и оружия. А от его размышлений отмахивались как от надоедливой мухи. Жизнь свою они представляли, как только дворцы и замки, волшебные кони и соколиная охота, пиры и гулянья. Все умоляли Фауста властью его чар вернуть им молодость и красоту, завоевать сердца дам, отобрать наследство у братьев и сестер, занять преступным путем трон…

А в конце общения каждый шептал ему на ухо: «Убей моего врага!!

Едва лишь Фауст начинал говорить о своих великих добрых замыслах, как его собеседники словно теряли слух и как будто у них кто – то вырезал языки: становились глухи и немы. Взволнованное и искренне красноречие Фауста уходило безвозвратно в пустоту, как утекает в песок вода, не оставляя о себе и следа. Сердца властителей мира оставались безучастными к его призывам помогать людям, не трогали их алчные сердца мольбы Фауста.

А дитя ада, Мефистофель, только косился на него и криво усмехался, надменно так: мол, что я тебе говорил. Кто из нас лучше знает несовершенную природу человека?

Вконец расстроился Фауст, Понял он, что все его увещевания бесполезны. Терзаемый печалью, а потому все сильнее мрачнее, он решил вернуться к себе домой, в Виттенберг. В свой пыльный и темный рабочий кабинет, к разбросанным манускриптам, позабытым ретортам.