Вполне понятно, что такой крайний скептицизм итальянского ученого приводит его к полному разрушению римской традиции. Он утверждает, что она вся фальсифицирована, и признает выдуманным все, что возвеличивает римлян и унижает их врагов. Сходство с каким-либо событием греческой истории является для Пайса ясным признаком подложности римского события. Особенно широко применяет Пайс теорию дублетов: если в разное время в истории Рима встречаются сходные события и одинаковые имена, то древнейшие события и лица, по его мнению, выдуманы впоследствии по образцу позднейших. Наконец, характерно для Пайса и стремление истолковать разных лиц римской истории как богов, превратившихся в людей благодаря смешению мифов и истории; например Тарквиний, на его взгляд, был первоначально богом Тарпейской скалы, а рассказ о Кориолане — своеобразная переделка мифа о Марсе.[640] В связи с общим своим скептическим направлением Пайс отрицает, между прочим, подлинность рассказа о законодательстве XII таблиц, считая его дублетом, придуманным по образцу публикации Кн. Флавия.[641] Но и он признает некоторые традиционные факты, например владычество этрусков в Лации.[642]
По вопросу об этрусках до последнего времени достигнуто сравнительно немного.[643] После того как К. Отфрид Мюллер[644] написал свой блестящий очерк (Die Etrusker. Bd 1–2, 1828, переизданы В. Декке, 1877), раскопки постоянно продолжались, и их религию, искусство и социальные условия мы знаем теперь довольно подробно. Гробницы этрусков были описаны Деннисом в «Cities and Cemeteries of Etruria» (1883), искусство их было изучено Герардом[645] и Марта,[646] а некоторые стороны их цивилизации были исследованы Декке.[647] Все же их происхождение и родственное отношение к другим народностям остается под сомнением, и язык до сих пор не поддается переводу. Некоторые из слов были, по-видимому, правильно истолкованы Корссеном,[648] но все в целом осталось по-прежнему. Если бы нашли недостающий ключ к их языку, то он, без сомнения, дал бы весьма ценные результаты для древнейшей истории Италии.[649]
Влияние физических условий страны на историю народа основательно было изучено Ниссеном (Italische Landeskunde. Bd 1–2, 1883–1902): как историки Греции до Курциуса почти ничего не знали о физическом строении Балканского полуострова, так Нибур, Швеглер и даже Моммзен обращали мало внимания на арену, на которой разыгрывались их драмы. Изучение Ниссеном гор, рек, берегов, естественных богатств и климата Италии дало совершенно новый фон для изображения и понимания развивавшихся там исторических событий.
Против Моммзена было выдвигаемо и то обвинение, что он не обсуждал достоинства своих источников, критический анализ которых был начат Ниссеном, чье изучение четвертой и пятой декад Ливия рассматривало сочинения и личность историка с чрезвычайной основательностью.[650] Его результаты, которые были менее отрицательны, чем это обычно принимают, подверглись ожесточенным нападкам Петера, утверждавшего, что труд Ливия является скорее призывом к патриотизму и доблести, чем серьезным историческим изложением. Выводы Ниссена были во всяком случае подтверждены Ничем, «Romische Annalistik» (1873) которого отмечает эпоху в изучении источников римской истории.
Нич опирается на сделанное Ниссеном в 1865 г. наблюдение, что там, где Ливий пользуется Полибием, он пользуется им буквально, лишь иногда поправляя его стилистически. А если это так, то мы можем предположить, что таким же путем пользовался Ливий и своими римскими предшественниками. Поэтому, думает Нич, современный историк, пользуясь указаниями античных писателей о характере труда того или другого римского анналиста, может разложить всего Ливия на первоисточники, до нас не дошедшие. Исследование Нича вызвало появление массы работ (преимущественно в Германии), в которых ученые пытались восстановить текст древнейших историков Рима, но так как часто им приходилось руководствоваться слишком субъективными посылками, то многие из этих работ скорее запутывают вопрос, чем разрешают его.
Как характерного представителя этой теории можно назвать Зольтау, автора «Livius’ Geschichtswerke», 1897, и «Die Anfange der romischen Geschichtschrei-bung», 1909. В последней книге автор старается доказать, что все исполненные жизни и индивидуализма изображения древней римской истории покоятся на поэтическом вымысле; не мифы и не народные саги, а литературное изобретение — основа всех тех рассказов, которые принимались за историю. Но он забывает, что и самые литературные произведения могли возникнуть только потому, что сюжеты их были уже в традиции.
Нича называют последним из последователей Нибура, и, конечно, он скорее принадлежит к школе Нибура, чем к школе Моммзена, Он работал также в области истории республики, и отрывки этих работ, пополненные его лекциями, были выпущены в свет после его смерти под редакцией его ученика Туро.[651] Сила и свежесть этих отрывков вызывают сожаление, что Нич не написал полной истории Рима. В то время как главный интерес Моммзена был в области государственной жизни, Нич посвящает свое внимание более социальным и экономическим факторам и особенно подчеркивает борьбу крестьянства с новым капитализмом в торговле и транспорте. Его монография о Гракхах [652] сосредоточивает внимание на экономических проблемах, которые повели к упадку и гибели республики.
Совсем недавно историю республики написал Хейтланд (Heitland. The Roman Republic. 3 vols. Cambridge, 1909). Изложение его спокойно (по выражению Гуча, judicial narrative), он отбрасывает все парадоксы своих предшественников и не выставляет ни одного своего. В своих изображениях Гракха и Суллы, Цицерона и Цезаря он совершенно не зависит от Моммзена. Признание им неизбежности дела Цезаря не влечет за собой оправдания его характера или обвинение лиц, боровшихся за безнадежное дело.[653]
На русском языке общий очерк «Римской истории» принадлежит проф. В. И. Герье,[654] изложение которого, строго фактическое, может служить прекрасным компендием для лиц, желающих освежить свои познания в этой области. К сожалению, до сих пор остаются в литографированном виде его лекции по римской истории, читанные им много раз в Московском университете, которым предпослано историографическое введение.
Изложение всей римской истории дается в «Обзоре римской истории» харьковского профессора И. В. Нетушила, второе издание которого снабжено весьма полезным «Кратким обозрением разработки римской истории» (Харьков, 1916). Проф. Нетушилу принадлежит также единственный на русском языке «Очерк римских государственных древностей»[655] и ряд статей по критике отдельных вопросов римской традиции, печатавшихся в «Записках Харьковского университета», «Филологическом обозрении» и «Журнале министерства народного просвещения».[656]
Незаменимой справочной книгой по всей римской истории в связи с источниковедением является книга Б. Низе «Grundriss der Romischen Geschichte nebst Quellenkunde» (1-е изд. 1886; 5-е изд. 1914),[657] но читатель напрасно стал бы искать в ней что-нибудь большее, чем тщательное изложение внешних факторов политической истории. Такое содержание труда Низе объясняется, впрочем, тем, что он входит в состав коллективной энциклопедии по классической филологии, издаваемой под общей редакцией Ивана Миллера (Handbuch der klassischen Altertumswissenschaft), где каждой отдельной дисциплине посвящен особый том.
Популярную обработку всей римской истории с картами, планами и иллюстрациями представляют собой сочинение Герцберга во «Всеобщей истории» Онкена (в 2-х томах, 1879–1880) и 4-й том «Истории человечества» (Welt-geschichte) Гельмольта, где этрусколог Паули дает очерк первобытного населения Апеннинского полуострова, а Юнг изложил собственно римскую историю.
Нельзя не упомянуть, что соразмерно краткий очерк римской истории до нашествия галлов дает в своей «Истории древности» Эд. Мейер.[658] Изложение Эд. Мейера строго догматическое; он избегает вдаваться в контроверсы по тому или иному поводу; весь текст разделен на параграфы, в конце которых обычно приводится обзор источников и пособий по излагаемому вопросу. Главное преимущество труда Мейера в том, что он рассматривает развитие римского государства не изолированно, а в связи с событиями, разыгравшимися в прочей Италии. Следует отметить его последовательное старание получить прочный фундамент для реконструкции действительных отношений, которым поневоле часто приходится оставаться гипотетичными. Основанием для этого служат идущие издревле традиции, из которых первое место, как и у Низе, занимает рассказ Диодора. Вопреки Пайсу Эд. Мейер признает в существенных чертах достоверность консульских фаст, но зато он отвергает передаваемые античными историками рассказы об угнетении плебеев в древнейшую эпоху, полагая, что это проецирование в глубь времен позднейшими анналистами современных им условий; отвергает он и рассказ о падении децимвирата в той форме, как он передан традицией, ввиду того, что законодательство XII таблиц осталось в силе и после падения издавшей его коллегии.
Заключительные сцены республики продолжали привлекать историков более, чем предшествующие им столетия. Подробный рассказ о них был написан Джорджем Лонгом, который, несмотря на отсутствие изящества и оригинальности, основывается на глубоком знакомстве с литературными источниками и высказывает уравновешенное суждение. Сорок лет спустя Гринидж[659] задумал труд, охватывающий последнее столетие республики и начало империи до 70 г. до Р. X. Книга открывается ценным обзором социальных и экономических условий и главным образом посвящена Гракхам. Смерть не дала Гриниджу продолжить далее свою историю.
Той же эпохе посвящены лекции Неймана (Neumann. Geschichte Roms wahrend der Verfalls der Republic. 2 Bd., 1881–1884), охватывающие время от Гракхов до катилинарской смуты, а также красноречиво написанные работы Г. Буассье, «Ciceron et ses amis» (рус. пер. М. Корсак, 1883) и «La Gonjuration de Catilina» (1905).[660] Нейману принадлежит еще «Римская история в эпоху Пунических войн» (Das Zeitalter des Punischen Kriege), представляющая собой посмертное издание его лекций, исполненное Др. Г. Фальтином.[661]
В самое последнее время эпохе падения республики и начала принципата как периоду, во многом родственному переживаемому нами, посвятил обширное исследование Эд. Мейер.[662]
Ценные вклады в наше знакомство с переходным периодом Рима внесли английские ученые. Уорд Фаулер написал популярную биографию Цезаря,[663] вполне усвоив себе точку зрения Моммзена на его героя. Цезарь, заявляет он, обладал высокими целями и истинной гуманностью. Рим нуждался и желал абсолютизма. Государство-город было в упадке, а сенат был эгоистичен и неспособен. Хотя юридически виновный в государственном преступлении, Цезарь был оправдан необходимостью ввести рациональное управление. Никакой другой государственный человек не создал столь прочного дела. Далекий от совершенства и виновный в случайных жестокостях, он все же вызывает к себе симпатии и любовь. Он и Цицерон, по заявлению Фаулера, были благороднейшими людьми своего века.
Оправдание Цицерона было проведено еще далее в его биографии, написанной Slrachan-Davidson’oM, и в издании ТуггеИ’ем его писем; Кампании Цезаря в Галлии и Британии были с чрезвычайной тщательностью изучены Rice Holmes’oM.[664]
Особое внимание отношению принципата к республике уделяет в своих статьях также Пелхэм.[665]
III