Tacit. Ann., VI, 10: patrem ei censorium. Это указание Тацита заставляет думать, что Пизон был сыном консула 58 г., бывшего в 50 г. цензором, и, следовательно, брата Кальпурнии. Однако сравнение его возраста с возрастом его отца и его сестры вызывает некоторое сомнение. Так как Пизон умер восьмидесяти лет в 32 г. н. э., то он родился в 48 г. до Р. X., т. е. десять или одиннадцать лет спустя после того, как его сестра вышла замуж за Цезаря. Следовательно, между его возрастом и возрастом его сестры было по меньшей мере двадцать пять или двадцать шесть лет разницы. Вещь, конечно, возможная, ибо консул 58 г. мог жениться вторично в возрасте пятидесяти лет, но, во всяком случае, необычайная.
10
Несомненно, что в молодости и в зрелом возрасте Тиберий обнаруживал самые лучшие качества. В этом согласны все историки. Сам Тацит (Ann., VI, 51), несмотря на свою ненависть, говорит: egreglum vita famaque, quoad privatus, vel in imperiis sub Augusto fuit. Светоний (Tib., 39) и Дион (LV1I, 13) говорят, что он изменился после смерти Германика. Впрочем, как мы увидим, его история между двадцатью и пятьюдесятью годами есть история выдающегося человека. События его жизни и черты его характера, о которых мы будем говорить, укажут нам, что Тиберий, в эту, по крайней мере, эпоху своей жизни, являлся представителем чистой аристократической традиции с непримиримостью, которую можно найти только у Клавдия. Поэтому прежде всего нужно установить тот основной факт, что даже наиболее враждебные Тиберию историки согласно признают, что его юность отличалась добродетелью и была свободна от пороков. На этой точке зрения нужно стоять прежде всего, если хотят понять фигуру Тиберия и решить то, что один немецкий историк назвал «тибериевской загадкой*-. Тиберия не понимали потому, что не изучали в подробностях его жизнь до получения верховной власти, что является очень важным. Ключ к его истории находится всецело в тех годах, когда Тиберий был только пасынком Августа и одним из римских вельмож.
11
Дион Кассий не дает нам никакого указания на cursus honorum Друза, но мы можем извлечь даты его претуры и квестуры из Светония (Claud., 1): Drusus in quaesturae praeturaeque honore dux Rhaetici, deinde Germanici belli.
12
Светоний (Tib., 68) говорит нам, что Тиберий был facie honesta, и действительно таким рисуют нам его бюсты. Веллей Патеркул (II, XCVII, 3) говорит нам о Друзе: pulchritudo corporis proxima fratemae fuit.
13
Многие писатели отмечают эти суровые манеры Тиберия, являющиеся чертой аристократического характера в еще мало утонченные эпохи и которые, следовательно, можно рассматривать в Тиберии как традицию великой аристократической эпохи, как доказательство, что даже в своем темпераменте он является полным выразителем старой традиции римской знати. Двумя столетиями раньше все привыкли видеть и уважать в вельможах эту суровость; но в эпоху Августа она казалась уже устаревшей и производила неприятное впечатление. Рlin. N. Н., XXVIII, II, 32: tristissimum… hominem; Ibid., XXXV, IV, 28: minime comis; Sueton. Tib., 68: incidebat cervice rigida et obstipa; adducto fere vultu, plerumque tacitus; nullo aut rarissimo etiam cum proximis sermone, eoque tardissimo… Quae omnia ingrata, atque arrogantiae plena et animadvertit Augustus in eo et excusare tentavit… professus naturae vitla esse, non animi.
14
Velleius Pater., II, XCVIV, 2–3: Cujus ingenium utrum bellicis magis operibus an civilibus suffecerit artibus, in incerto est: morum certe dulcedo ac suavitas et adversus amicus aequa ac par sui aestimatio inimitabilia fuisse dicitus.
15
Только такое заключение можно извлечь из неясного места Светония (Tib., 50), согласно которому Тиберий prodita eius (Друза) epistola, qua secum de cogendo ad restituendam libertatem Augusto agebat. Тиберий всегда любил своего брата, и хотя Светоний (I, 1) отрицает это, но факты сильнее его отрицания. Если анекдот не что иное, как изменение какого-нибудь более действительного факта, то можно отметить только очень живой энтузиазм молодого Друза к аристократическим и республиканским идеям, бывшим традиционными в его фамилии и перешедшими к нему, очень вероятно, от его матери. Почести и войны должны были- впоследствии умерить этот энтузиазм.
16
Val. Max., IV, III, 3.
17
Dio, LIV, 21. — Эта глава, хотя неполная и плохо составленная, очень важна, ибо отмечает момент, когда Август и его друзья начали замечать богатство Галлии. Дион, по-видимому, рассказывает нам странную историю, но легко открыть ее серьезное основание. Мы видим, с одной стороны, галльских вождей, жалующихся на увеличение налогов, память о чем сохранил нам бл. Иероним (см. т. IV), а с другой — Ликина, старающегося доказать Августу, что Галлия очень богата. Та комната, наполненная золотом и серебром, которую вольноотпущенник показал своему патрону, может быть только доказательством богатства провинции, и его предупреждение, что галлы, располагавшие такими крупными богатствами, наконец возмутятся, указывает на усилие убедить еще сомневающегося Августа, что в Галлии действительно есть сокровища. Эта глава показывает нам, что Ликин первый заметил быстрый рост галльского богатства и старался внушить свою точку зрения Августу, чтобы защититься от обвинений, выставленных против него галльскими вождями.
18
Velleius Pater., II, XXXIX, 2: Divus Augustus praeter Hispanias aliasgue gentes, quarum titulis forum eius praenitet, paene idem facta Aegypto stipendiaria, quantum pater eius Galliis in aerarium reditus contulit. Это также очень важное указание для истории политики Августа, если его понимать правильно. Вместо того чтобы исправлять его для согласования со словами Светония (Caes., 25) о галльской подати, лучше сблизить его с рассказом бл. Иеронима и многочисленными фактами, которые мы скоро приведем по поводу быстрого обогащения Галлии. Маловероятно, чтобы Галлия в момент аннексии приносила столько же, сколько и Египет. Сохраняя в неприкосновенности текст Светония (Caes., 25), мы должны допустить, что Рим извлекал из Египта только сорок миллионов сестерциев, что невероятно, так как эта сумма слишком мала для богатейшей провинции империи. Мы не знаем, какова была подать с Египта, и Фридлендер тщетно пытался определить ее (Darstellungen aus der Sit-tengeschichte Roms. Leipzig, 1890, Bd HI, 158), сближая два места Иосифа Флавия: В. I., XVII, 1 и А. I., XVII, XI, 4. Первое место говорит нам, что египетская подать была в двенадцать раз более палестинской; а второе, вместо того чтобы сообщать нам сведения о подати, которую Палестина платила Риму, дает нам сумму налогов, которые иудеи платили своему правительству, что совершенно иное дело. Мы можем, во всяком случае, сделать сравнение с Сирией и Понтом, которые в момент аннексии платили в качестве подати тридцать пять миллионов драхм (Plut. Pomp., 45). Населенный, промышленный и плодородный Египет не мог платить менее, поэтому пытались исправить текст Светония, увеличивая подать, наложенную Цезарем на Галлию; но тогда возникает другое затруднение. Возможно ли, что Цезарь наложил на Галлию, еще варварскую, бедную и малообразованную, ту же подать, как та, которую могла платить страна, столь богатая своим земледелием, торговлей и промышленностью, как Египет? Все эти затруднения исчезнут, если допустить, то Веллей Патеркул со своей обычной неточностью хотел сказать, что в его эпоху (т. е. при Тиберии) Египет и Галлия платили почти одинаковую подать. Рассказ бл. Иронима по поводу увеличения налогов в Галлии и рассказ Диона (LIV, 21) по поводу жалоб, выставленных галлами против Ликина, приводят в согласие текст Светония (Caes., 25) с текстом Веллея Патеркула (II, 39). Оба текста говорят о галльской подати в две различные эпохи. В пятьдесят лет, последовавших за гражданскими войнами, сорок миллионов сестерциев, наложенных Цезарем на Галлию, возросли так, что галльская подать почти сравнялась с египетской. И это увеличение объяснимо, если допустить, что около этой эпохи Рим обратил внимание на обогащение Галлии по причинам, которые мы скоро изложим. С другой стороны, если допустить, что Август понял, что из Галлии можно сделать Египет Запада, то, как увидим, вся его галло-германская политика объясняется очень легко. Arnold (Studies of Roman Imperialism. Manchester, 1906, 92) толкует указание Веллея Патеркула, по-видимому, одинаково со мной: Her share of taxes (Галлия) wasequal to that contributed by Egypt itself.
19