Сегодня утром на берегу озера Уакатипу я давал интервью новозеландской новостной программе Seven Sharp, и они послали двух операторов, чтобы сделать несколько дополнительных кадров для репортажа о моем путешествии. Так что тут на холме собралась целая армия репортеров. Теперь я не погибну, нельзя облажаться.
На самом деле, я очень слабо представляю, как все это должно работать. Очевидно, что надо просто бежать вниз по склону, пока можешь бежать. Пока огромный парашют, который я тащу за собой, не поднимет меня в воздух, где я буду, все еще дрыгая ногами, парить на солнышке в относительной безопасности. А что, если я не наберу достаточную скорость? Если пологий склон кончится прежде, чем я взлечу? Это уже не такой обрыв, как те, с которых приходилось сбрасываться до сих пор, но он все равно достаточно крутой. Что если ветра не будет?
И вот я бегу. Я это делаю. Все эти вопросы проносятся у меня в голове, а ноги подкашиваются. Я чувствую себя так, будто бегу, увязая в липкой патоке, будто что-то меня сдерживает. Я бегу, бегу и ничего не происходит. Ничего, кроме того, что мое падение со склона делается все вероятнее и вероятнее. Полагаю, что мой партнер бежит сзади меня. Почему я опять к кому-то привязан? Зачем делаю эти глупости? Однажды все пойдет не так и случится что-то ужасное. Может, это сегодня. Мы ведь недостаточно быстро бежим, чтобы взлететь? А если мы не взлетим, то упадем, что еще нам остается. Примерно пять тысяч футов вниз по каменистому крутому склону. А сейчас остановиться еще не поздно? У меня возникает нехорошее предчувствие, что этот репортаж попадет в Seven Sharp по весьма неприятному поводу.
И вдруг в одно мгновение я понимаю, что бегу в воздухе. Мы плавно поднимаемся вверх. Горы быстро удаляются, превращаясь в игрушечный ландшафт, и мы в огромном синем небе, где нет ничего, кроме мягкого свиста ветра, который несет над нами прекрасный парашют. Здесь надо упомянуть, что Дрю поднялся первым, так что смог снять мой взлет с воздуха. Но тот факт, что он не погиб, не убеждал меня в том, что и со мной этого не случится.
Это, возможно, одна из самых умиротворяющих и прекрасных вещей, которые я делал в своей жизни. Я – кондор[35], парящий над горными вершинами. Купол материи надо мной мягко укачивает, теплый ветер ласково несет вперед, я в полной безопасности. Невозможно не улыбаться. У меня даже есть маленькое матерчатое сиденье, достаточное, чтобы выдержать мой вес, чтобы меня не болтало в воздухе. Пока я осваивался, меня охватила секундная паника – мой напарник потянул за веревку и опустил меня на несколько дюймов в удобное положение. От этого толчка сердце екнуло, но после этого я был на седьмом небе.
Дрю парит рядом со мной и невозмутимо направляет на меня камеру. Я не вижу его бородатое лицо за объективом, но уверен, что он тоже широко улыбается. Я радостно машу ему рукой, и он машет в ответ. Чудесно!
Через некоторое время я вижу, что Дрю с партнером начали круто по спирали спускаться. Я уже достаточно осведомлен и не пугаюсь, хотя выглядит это, как катастрофическое падение. Но штопор – это просто более быстрый способ спуститься. Ему надо оказаться на земле раньше меня, чтобы снять мое приземление. С виду, надо сказать, способ не из приятных. Интересно, какая при этом гравитация!
«Хочешь так же?» – спрашивает меня мой партнер. Не говоря о том, что это лишило бы смысла жертвенный поступок Дрю, поскольку он не успел бы снять мое приземление, у меня нет никакого желания снижаться по-другому, кроме как грациозно, плавно и медленно. Я вежливо отклоняю это предложение. Вместо этого мы снижаемся огромными широкими кругами, постепенно приближаясь к земле, пока наконец не преодолеваем последние несколько футов, и вот я стою на поле, а парашют плавно опускается сзади меня.
Я чувствую себя освобожденным, и улыбка все не сходит с моего лица. Дрю, благополучно переживший спуск штопором, опускает камеру и улыбается мне в ответ. Легкого кивка головы достаточно, чтоб я понял – ему так же понравилось, как и мне. В этом приключении я нашел то, чем, будь у меня такая возможность, готов с радостью заниматься снова и снова.
Номер один
Даже если бы у нас были сомнения, что Майк выйдет из хосписа (а их не было), безнадежный врачебный приговор «один месяц» только укрепил нашу общую решимость. Майк обязательно выйдет. Он поедет домой. Мы никогда не рассматривали его пребывание в хосписе иначе, чем путь к восстановлению. Единственное, что оставалось под вопросом, – сколько времени это восстановление займет. Майк должен был окрепнуть достаточно, чтобы вынести переезд. Там он чувствовал себя в безопасности, зная – если что, врачи всегда под рукой. Там же всем необходимо было научиться как следует пользоваться всем оборудованием, которое понадобится, чтобы ухаживать за ним дома.
Я лично ничего не имел против хосписа и, наоборот, считал его прекрасным местом. Если бы не хоспис, Майку пришлось бы долго лежать в больнице, а тогда его состояние, без сомнения, ухудшалось бы много быстрее. Да, конечно, хоспис предполагает паллиативный уход, но мы никогда на это не настраивались. Майк медленно восстанавливался, мы пытались понять, какой именно уход ему нужен, а персонал оставался на высоте. Будь хоть день, хоть полночь – нас там всегда приветствовали широкими улыбками и чашечкой чая с сэндвичами. Они понимали, что мы ухаживали за Майком, и поддерживали нас, как только могли. Майк проводил время совсем не так уныло, как можно было бы подумать. Стеклянные двери вели из его палаты в ухоженный садик (хотя я всегда беспокоился, не могут ли через них залететь в палату осы и ужалить его). Сама палата была чистой и уютной, и к нему постоянно приходили посетители. Папа и Мэнди проводили у него много времени, заходили Стори, Али и другие друзья.
Но состояние Майка менялось. Он слабел. Дышать без помощи аппарата становилось все труднее. Цель же заключалась в том, чтобы использовать аппарат по мере необходимости, а не полагаться на него постоянно. Самой заметной переменой стала перемена в питании. Поначалу он нормально мог есть без маски, но со временем ему стало трудно пережить без нее прием пищи, главным образом потому, что еда во рту все больше затрудняла дыхание. И надеть маску – то, что раньше было простым действием и вызывало у Майка лишь шутки о том, что он не может дышать, – теперь стало ответственным и пугающим мероприятием.
Маску нужно было чистить каждые несколько часов, и, когда Майк стал больше полагаться на дыхательный аппарат, нам пришлось проявлять невероятную осторожность в своевременном снятии, чистке и замене маски. Это требовало координации. Там были два ремня, которые проходили через макушку Майка и заднюю часть его шеи, чтобы плотно прилегать к лицу. Замена маски требовала уверенного, но мягкого подхода, быстрого движения, которое должно было быть выполнено таким образом, чтобы не тянуть Майка за голову, так как его шея становилась слабее. И одновременно надо было выключить аппарат. Все эти шаги должны были быть очень выверенными, и я стал в этом экспертом.
Я чистил маску, вытирал неизбежно скопившуюся слюну и то, что еще могло в ней скапливаться, а сам краем глаза наблюдал за Майком и ждал, когда его сдержанный настойчивый кивок укажет, что он хочет надеть ее как можно скорее. Надеть ее обратно было столь же сложной задачей. После тщательного закрепления ремней вокруг головы Майка маску нужно было натянуть на лицо, убедившись, что она прилегает герметично, и одновременно нажать кнопку на аппарате. Если бы кнопка не нажималась, активируя помощник дыхания, надеть маску на его лицо было бы почти тем же, что просто зажать рот и нос рукой. Ужас. Иногда маска плохо прилегала, и сбоку начинала с шипением выходить струйка воздуха, что, конечно, означало, что Майк получает недостаточно воздуха для дыхания. Так что мне надо было выполнить определенную последовательность действий, чтобы снять ее и снова надеть под дополнительным давлением, ведь при утечке Майк не мог дышать полной грудью. Я буквально ненавидел себя, если мне не удавалось сделать все стопроцентно правильно с первого раза. Несмотря на стресс и страх, которые вызывала у него моя неспособность сделать все совершенно правильно, он даже сейчас не упускал случая высмеять мою неумелость, закатив глаза. Часто он подзывал меня подойти поближе к его рту и выдыхал: «Придурок!»
Обучение пользованию подъемником стало еще одним испытанием. Майк слишком ослаб, чтобы использовать методы, которыми мы пользовались раньше, так что медсестры в хосписе перемещали его с помощью подъемника. Мы сразу же прошли курс обучения тому, как осторожно маневрировать стропой под ним, прикреплять подъемник, затем поднимать его, чтобы перенести со стула на кровать или наоборот. Иногда мы использовали подъемник просто для того, чтобы поднять Майка со стула, отрегулировать и сделать более удобным его положение. Самым сложным было переместить Майка, не причинив ему вреда. Все его тело становилось слабее, и ему было все труднее и труднее удобно устроиться. Мы перепробовали все виды матрасов, которые нам могли предложить в хосписе – жесткие, мягкие, волнистые, ребристые, всевозможные, – но Майку было трудно спать на кровати, даже когда она была приподнята. Он стал спать в большом кресле рядом с кроватью, со стеной подушек вокруг головы, которую он с трудом удерживал в вертикальном положении. Его рука покоилась на подушке, а мерзнущие ноги были укрыты дополнительным одеялом.
Ежедневной рутины как таковой не было. Пребывание Майка в хосписе было полностью посвящено выздоровлению, и мы тихо праздновали каждое достижение: он смог немного поспать, ему стало чуть лучше, это поможет ему выздороветь. Если он спал днем, мы молча сидели рядом с ним, радуясь, что он смог получить столь необходимый отдых. Все, что мы делали, мы делали для того, чтобы он выписался из хосписа и вернулся домой.
До переезда в хоспис Майк жил у Лауры, ее дом мы называли «Номер 34». Папа установил там специальный унитаз, который сам подмывает и высушивает больного человека после использования, тем самым помогая сохранить достоинство. С его помощью Майк сам справлял естественные потребности. Даже до хосписа поход в туалет был непростой процедурой. Майка надо было посадить в инвалидное кресло, а потом через «почечную доску» пересадить на унитаз. Когда я помогал ему, я давал ему большое полотенце, и Майк держал его в зубах, а оно свисало по груди до колен. Он опирался о мои плечи, и я приподнимал его, чтобы снять трусы и снова посадить его на унитаз, все это под прикрытием полотенца.
«Все хорошо?» – спрашивал я. Он кивал.
«Точно?»