– Хорошо, конечно. Когда будешь готов.
Там, наверно, другие уже ждут своей очереди. Не думаю, что «когда будешь готов» означает, что можно тянуть полчаса. Они хотят, чтоб я просто взял и сделал это. Время – деньги. С другой стороны, не думаю, что к такому можно приготовиться. Надо просто сделать это. Потому что Майк так сказал.
Я смотрю вниз.
Зачем?
То, что, по моим представлениям, находится ближе всего – огромная широкая река, прорезающая дно долины, – для меня всего лишь волосок, сверкающая тонкая нить паутины, бледно-голубая вена, прокладывающая свой каменистый влажный путь между горами. Я дергаюсь вперед, затем останавливаюсь. Я не могу этого сделать. Секундное колебание. Сердце кричит на меня, как свистящий поезд, который вот-вот сойдет с рельсов. Я опять выворачиваю шею и истерически обращаюсь ко всем, кто может меня слышать.
«Не делайте так! – предупреждаю я их с невесть откуда взявшимся альтруизмом. – Не надо начинать, а потом колебаться. Так только хуже. Просто идите». Решительный шаг.
Для Майка.
Прыгаю.
Площадка Невис щедро предоставляет вам восемь с половиной секунд свободного падения, прежде чем сработает эластичный трос. Первые пару секунд я кричу непристойности. Потом меня оглушает бьющий в уши ветер. В свободном падении на достаточно большой высоте вы не чувствуете скорости. Земля устремляется вам навстречу только в последнюю жуткую секунду. И как раз в тот момент, когда я чувствую, что вот-вот нырну прямо в эту огромную пенящуюся реку, в прикрепленном к моим ногам шнуре появляется сопротивление, и я по дугообразной траектории поднимаюсь обратно в воздух.
А потом несколько секунд опять падаю. И вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Какая-то часть моего мозга вспоминает, что мне велели потянуть за спусковой трос, чтобы в конце не болтаться привязанным за ноги. Я инстинктивно делаю это и после волнительного момента, когда мои ноги высвобождаются, понимаю, что сижу выпрямившись и изо всех сил цепляюсь за веревку.
Улыбаясь и смеясь я целую татуировку на руке. Я сделал это. И все еще жив.
И нет, я никогда в жизни больше не хочу это повторять.
Бессмертная птичка
Майк слабел. Ему понадобилось инвалидное кресло, и он не мог сесть в него или встать из него без помощи. Помощь была нужна и чтобы лечь в постель, и чтобы встать с постели. У него еще хватало силы не висеть мертвым грузом, когда мы его поднимали, и он еще мог взять чашку и поднести ко рту, чтобы попить. Он еще ел твердую пищу, хотя жевать стал медленней и мог глотать только маленькие кусочки, так что долго пережевывал, боясь подавиться.
Он жил в доме Лауры, номер 34. Там ему установили специальную кровать. У нее были отдельные элементы управления для каждой стороны, можно было поднимать и опускать изголовье и нижнюю часть. Еще была функция массажа, которой Майк пользовался по утрам, чтобы стимулировать кровоток. Но у него все равно были проблемы со сном. Ему было больно. В отличие от меня, Майк не признавал болеутоляющие. Я при малейших признаках головной боли, даже покалывании в глазах приму пару таблеток «Парацетамола».
Майк в таких случаях говорил: «Ты что делаешь? Просто выпей воды». Но я сторонник простых решений. Выпил пару таблеток – и ты как новенький.
Майка, что естественно, беспокоило ухудшение его состояния, и нам понадобился врач. Отвезти его куда-то было сложным делом. Мы использовали приспособление, называемое «почечная доска», тонкую, но прочную доску формы вышеупомянутого внутреннего органа, которую мы могли подложить под него и, используя рукав из ткани, прикрепленный к этой доске, безопасно перенести Майка, соблюдая всяческую осторожность, с одной поверхности на другую. Но теперь даже это стало слишком сложно.
Лечащий врач зашел его навестить и тут же прописал успокоительное; по его словам, чтобы снять напряжение. Майк, как и следовало ожидать, с недоверием отнесся к лекарствам, и сразу принимать их не стал. Но через несколько дней, когда тревога совсем его измучила, он согласился.
Почти сразу таблетки возымели эффект, обратный ожидаемому. Тревожность Майка усилилась, сердце стало бешено колотиться. Впечатление было такое, будто его накачали адреналином. Я гадал, может ли быть, что его организм настолько непривычен к неестественному вмешательству и химическим препаратам, что они вызывают у него такие побочные эффекты. Дошло до того, что он почти разучился дышать. Он лежал на кровати, и ему было настолько трудно дышать, что приходилось концентрироваться на дыхании, как будто он уже не мог делать это рефлекторно. Ложиться становилось слишком болезненно. Любое покрывало на груди, даже тончайшая простыня, добавляло чувство давления. Он просыпался в панике, и ему с трудом удавалось перевести дыхание. Вместо кровати он стал спать в кресле с откидной спинкой.
Мы опять вызвали врача. Узнав о неблагоприятной реакции Майка на прописанное им лекарство, он просто увеличил дозу. Он дал Майку более сильное лекарство и посоветовал вместе с ним продолжать принимать предыдущее. Майк, который к тому времени уже долгий период не мог спать по ночам, сделал, как велел врач, надеясь хоть немного отдохнуть. Но стало еще хуже.