– Ну, просто позвольте мышцам расслабиться, – сказал доктор Войчик и посмотрел на нее так, как будто она была самым тупым человеком, которого он когда-либо встречал. – Сделайте глубокий вдох и расслабьтесь. Постарайтесь расслабить рот.
Раньше она никогда не задумывалась о том, что ее тело постоянно напряжено. Расслабление давалось с трудом, и это казалось странным: такая огромная работа для чего-то совершенно простого и естественного.
Она работала над собой каждый день, но не видела особого улучшения, может быть, ей даже становилось хуже. А что, если все это расслабление привело ее к еще большему напряжению? Не получилось ли как с банкой, которую пытаешься открыть, но поворачиваешь крышку не в ту сторону, и через десять минут открыть ее практически невозможно. От этой мысли она даже запаниковала. Возможно ли так напрячься, что тело будет не в состоянии принять больше воздуха? Можно ли задохнуться, пытаясь расслабиться?
Она вспомнила, как опустились ее плечи во время разговора с Джеймсом по телефону. Жаль, что этого нельзя было сделать целенаправленно. Она вытащила свой желтый блокнотик, но, вместо того чтобы писать что-то, начала рисовать. Это была карикатура, похожая на ту, что сделал Питер, но на мужчину, сидевшего слева от нее, а вернее, на всех мужчин в «Уэст-Парке». Получалось хорошо; она всегда любила искусство и была хороша в этой области. Просто заниматься им в последние годы не было никаких причин. Карикатура Питера стала своего рода вызовом для ее уснувшей креативности.
Она подождала, пока Питер уйдет после смены, и лишь тогда, нервно оглядываясь, засунула готовую картинку под клавиатуру. Уходя, Валенсия одернула себя. Она что, кокетничала? Поразмышляв, она решила, что это не так. Флирт – это то, что ты делаешь для другого человека. В нем вообще-то много всего: хвастовство, демонстрация, инициация, может быть, приглашение. Здесь же были важны только две вещи: развлечение и акт огромной храбрости. Но если она произведет на него впечатление, то так тому и быть.
Глава 14
Конор.
Конор был большим придурком, и я знала это, когда приняла его приглашение. Хотя, откровенно говоря, пустившись в одиночку в безрассудное путешествие и оказавшись в чужом городе, я испытывала восторг и радостное возбуждение, как будто моя душа перенеслась из моего тела в чье-то другое, тогда как оболочка осталась дома, где жила, работала и занималась обычными делами, исполняя все то, что, как оказалось, на самом деле и не требовало присутствия души. Тем временем моя душа переживала приключение, и для нее не имело ни малейшего значения, кто сидит за столом напротив. Дело было не в том, кто там сидел; дело было в том, что кто-то там сидел. А самое главное – там была я.
Поначалу Конор, казалось, заинтересовался мной и сказал, что у меня красивые волосы и красивая улыбка. Задал несколько предварительных вопросов о том, кто я и откуда родом, но, оглядываясь назад, я думаю теперь, что он даже не слушал мои ответы, поскольку стоило мне упомянуть, что утром я, ничего не спланировав заранее, села вместо работы на первый попавшийся самолет из Саскачевана, как он кивнул и сказал:
– О. Я из Кентукки.
– Никогда там не была, – сказала я. Наверное, меня задело, что мой единственный заслуживающий внимания поступок был встречен столь прохладно. Я попыталась выразить свое недовольство, скорчив озабоченную гримасу над пиццей. И поняла, что и до выражения моего лица ему тоже нет никакого дела. Конор смотрел мимо меня на размытое отражение своей физиономии в нержавеющей стали аппарата для попкорна за моей спиной. Должно быть, он находил себя очаровательным и не мог отвести взгляд. В разговоре возникла пауза; потом, полюбовавшись своими чертами, он перешел к истории своей жизни, как будто я, признавшись, что никогда не была в Кентукки, попросила об этом.
– Дело в том, что Кентукки…
Меня это не очень-то и удивило. Я поймала себя на том, что отключаюсь и мне совершенно нет дела до Кентукки. Я представляла, как расскажу друзьям дома об этом странном вечере, как опишу инцидент с велосипедом и пиццерию; мужчину средних лет, сидящего прямо за Конором и похожего на звезду из «мыльной оперы» на пенсии, чье имя я никак не могла вспомнить; сыр на подбородке Конора; то, как он заканчивал каждое второе отрепетированное предложение, нахмурив брови, наклонив голову и делая вид, будто не знает, что сказать дальше. В какой-то момент мне стало интересно, репетировал ли он эту речь перед зеркалом в ванной, притворяясь интервьюером телевизионного ток-шоу или хорошенькой девушкой, которая не смогла устоять перед нью-йоркским музыкантом. Я представила, как он наклоняется к своему отражению, понижая голос и самодовольно ухмыляясь. На секунду переключила внимание. Он рассказывал о девушке, с которой встречался в старшей школе. На его лице повисла грубоватая полуулыбка; он говорил, приподняв брови и качая головой, словно под впечатлением от собственного красноречия.
– Ты похожа на нее. Странно, да, что я тебе это говорю? То есть теперь уже неважно, столько времени прошло. Но тогда я все свои песни написал о ней. Они были по-настоящему хороши, хотя мне едва исполнилось пятнадцать. Обычно пятнадцатилетние пишут о любви всякие глупости, понимаешь? Но… не знаю, думаю, мои были хороши. Они были такие тяжелые.
Воспоминания заняли некоторое время – по какой-то причине он почувствовал необходимость углубиться в свои злые подростковые годы, но в конце концов его история дошла до нас, здесь, в настоящем, когда мы ели пиццу. Он сказал, что много играет, что наладил важные связи, записывает.
– Да, вот так, знаешь ли, записываю демо. – Сказав это, он фыркнул, потянулся в кресле, закинул руку на спинку и пожал плечами. Наверно, он хотел показать мне, что не придает этому большого значения, но я видела, как ему нравится произносить эти слова.
«Записываю демо. Записываю демо. Да, вот так, знаешь ли, записываю демо». Я представила, как он говорит это перед зеркалом в ванной, причесывая волосы, и едва не рассмеялась, а он, должно быть, решил, что я улыбаюсь ему и что он произвел должное впечатление.
Держу пари, зеркало ни разу не сказало: «Ну, спасибо за пиццу. Приятно было познакомиться, но мне надо бежать». Судя по его реакции, так поступали немногие девушки. Я оставила его за столиком, немного обиженного, после девяностоминутного – по меньшей мере – одностороннего разговора. Он не предложил проводить меня до станции метро. Мне было все равно.
Был уже глубокий вечер, но уличные фонари и толпы прохожих вселили в меня ложное чувство, что еще не так поздно. Я всегда думала, что гулять в одиночку по ночному Нью-Йорку будет страшно, но мои опасения не оправдались. Я была на ногах уже несколько часов, но совсем не устала. В том числе и поэтому город кажется таким сюрреалистичным. Это город, в котором происходит то, что не должно происходить, и не происходит то, что должно происходить.