– Уже закончила? – Она смеется глубоким грудным смехом, и все ее многочисленные подбородки наплывают на лицо. – И все еще хочешь услышать остальную часть той истории? – В ее глазах надежда, и у Анны от жалости сжимается сердце.
– Очень хочу, – говорит она.
– Ладно. Итак, на чем я тогда остановилась?
– На Коноре, уличном музыканте, – говорит Анна. Говорить приходится громко, чтобы перекрыть музыку, но попросить сделать звук потише она не решается, считая, что это было бы невежливо.
– Благослови тебя Господь, дорогая. Именно на этом я и остановилась.
Глава 13
Работа в «Уэст-Парке» напоминала хождение из угла в угол в ожидании, что кто-нибудь вот-вот выскочит из тени и нападет. И почти всегда что-то такое случалось.
На этот раз это была пожилая дама, чей голос поначалу звучал мило и жизнерадостно, но только потому, что она приняла Валенсию за свою внучку.
– Как дела в школе, Бриджит? И почему ты сегодня не на занятиях?
– О, извините, мэм, я не Бриджит. Меня зовут Валенсия…
– Вале… Кто?
– Извините, меня зовут Валенсия, и я звоню из «Уэст-Парк-сер…».
– Вы ошиблись номером. До свидания…
– Нет, вообще-то это номер, который вы указали в заявлении на получение кредитной карты…
Обычно этого бывало достаточно. Больше ничего и не требовалось. Раздавался пронзительный женский крик, и Валенсия снимала наушники.
Было всего десять утра, а она уже пять раз ходила в кофейню, и сердце не столько колотилось, сколько дрожало. Вибрировало. Валенсия ощущала эту вибрацию в кончиках пальцев. Подвергнуть свой организм испытанию еще одной порцией кофеинизированной жижи она не хотела. Номеронабиратель переключился на чей-то автоответчик; записать сообщение на другом конце доверили маленькому ребенку. Они, вероятно, думали, что это мило, но получилось непонятно.
Валенсия отключилась до звукового сигнала и, закрыв глаза, потерла виски. У нее болела голова, если она не пила кофе, но у нее так же болела голова, если она пила слишком много, и промежуток между отсутствием или недостаточным количеством и слишком большим количеством был не более чем щелью. Щелью. Трещинкой. Какой-то звук заставил ее открыть глаза, но даже при этом она не была уверена, что вообще что-то слышала. Она огляделась и заметила на столе перед собой комок бумаги. Появился ли он только что или уже лежал здесь некоторое время? Она подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как Питер развернулся на стуле. Записка? От Питера?
Она разгладила листок, и на нее вдруг накатила ностальгия. Когда в последний раз кто-то передавал ей записку? Более десяти лет назад, когда старший класс средней школы Балфура не был затронут никакой реальной трагедией и ученики не чувствовали себя виноватыми, разговаривая друг с другом о ничего не значащих мелочах. Шарлин была жива, и никого это не волновало, потому что никто не предполагал, что возможен вариант, при котором Шарлин мертва. Валенсия сидела ровно посередине класса, считая плитки на потолке, пытаясь отвлечься, потому что ей нужно было в туалет, но она уже тогда не могла заставить себя воспользоваться общественным. Записки писали и передавали, чтобы развлечься, а не для того, чтобы передать какую-либо актуальную информацию, получить которую можно было легко между занятиями или по телефону позже тем же вечером.
Но эта записка была другая и представляла собой исключительно хорошо выполненную карикатуру на Норвина. Не завистливую и не злую, но достаточно точную и потому веселую. Голова в облаке сигарного дыма и клетчатая рубашка, смятая в подмышках и туго натянутая на животе.
Питер нарисовал это для нее, но что это было на самом деле? Значило ли это, что они друзьями? Или это просто попытка подбодрить ее? Или…