– Ого. Давненько. Вам, должно быть, нравится? Получать угрозы и все такое?
– Нет. Нет, конечно. – Она фыркнула. – Нет.
– Тогда вы, наверно, ищете новую работу?
– Нет. – Вопрос оказался нелегким. – Я… я просто не знаю, чем бы еще занималась.
– А что бы вы хотели уметь делать?
– По-разному. – Она посмотрела на настенные часы, висевшие в конце ряда кабинок. Точно такие же висели над столом миссис Джерард в четвертом классе – белые, массивные, с большими черными цифрами. – Раньше я хотела быть учительницей, учительницей начальной школы.
Это было совсем не так, но Валенсия уже сказала ложь к тому времени, когда ее мозг признал, что это ложь. Чувство вины охватило ее, и она снова начала дергать волоски на руке. Она так часто прибегала к невинной, безобидной, так называемой белой лжи в ситуациях, которые этого не требовали.
В голосе Джеймса Мейса слышался искренний интерес, из-за чего все выглядело еще хуже.
– Так почему вы ею не стали? Почему бы сейчас не попробовать?
Валенсия почувствовала, как на нее накатывает печаль.
Ответ, конечно, заключался в том, что она этого не заслуживала. И не знала, как это сделать. Ей вдруг захотелось рассказать ему о Шарлин, Призраке Шарлин и птице на шляпе. О той ночи в старшей школе, которая все изменила, и о второй ночи несколько лет спустя, которая снова все изменила – навсегда. Может быть, ей стало бы легче. Но более вероятно, что нет, не стало бы.
– Думаю… По-моему, возвращаться в школу уже немного поздно? – Объяснение вполне здравое, причина основательная.
– Поздно? Вы не кажетесь такой уж старой.
– Мне почти тридцать пять. – Она вздрогнула, услышав, как говорит это, и пожалела, что не соврала насчет возраста. Момент для белой лжи был самый подходящий.
Он усмехнулся.
– У вас впереди все время мира.
– Да. Наверно. А вы чем занимаетесь?
Джеймс Мейс откашлялся.
– Компьютерами.
– Продаете? Чините?