В этом городе Вацлав и я отвели Костровского к специалисту, который сказал мне, поскольку я одна из всех говорила по-испански, что Костровский страдал эпилепсией, а также неизлечимым опасным сумасшествием и что его необходимо репатриировать в Россию.
Четыре года прошло с тех пор, как мы были в Буэнос-Айресе. Это было почти возвращение домой — вернуться в город, где мы впервые узнали счастье. А в городе были сделаны большие улучшения. На пристани нас встретили давние друзья, в том числе сеньор Кинтана, сын бывшего президента, а в группе тех, кто поздравил нас с приездом, мы также обнаружили чилийца С., который на корабле научил нас танцевать танго.
Наш номер был в отеле «Нью Плаза». Мистер Гавуцци, принимая нас, сказал: «Ваш секретарь находится у вас в гостиной вместе с господами из прессы».
«Это, должно быть, ошибка: у меня же нет секретаря», — ответил Вацлав.
Когда нас провели в номер, мы увидели там репортеров, которые пили коктейли и держали в руках листки с каким-то печатным текстом.
«Что это такое?» — «Это интервью г-на Нижинского».
Мы с Вацлавом молча взглянули друг на друга. Дон де Б. — так любил называть себя мой родственник — сам изготовил и раздал это «интервью». Кроме того, репортеры показали нам несколько фотографий, на которых были надписи, выглядевшие как автографы Вацлава; и мы узнали в них копии того снимка, который я частным образом послала моему родственнику!
Кинтана водил нас повсюду, на скачки и в Жокей-клуб, где мы встретились с английским послом сэром Реджинальдом Тауэром, британским послом, и очень с ним подружились.
С. и мой родственник стали большими друзьями. Родственник попросил меня прийти посмотреть его дом и там показал мне разложенные в прекрасном порядке досье на всех видных людей Аргентины. Каждый их мелкий грешок, каждое любовное похождение были зафиксированы. «Но для чего все это? Зачем ты тратишь свое время на такие дела?» Он ответил: «Ты не понимаешь. Чтобы стать великим политиком, человек должен знать все слабости лидеров общества».
В это время я стала получать странные письма от знакомых из Европы. Они спрашивали меня, не были ли украдены какие-нибудь их письма ко мне, и повторяли распространенные кем-то слухи о любовных связях, которые якобы были у меня и Вацлава с разными людьми. Я не могла понять, откуда это взялось. Однажды мой родственник пришел взволнованный и сказал, что ему нужна большая сумма денег, чтобы отразить нападение на Вацлава, которое организует в газете один человек из Русского балета. Я не сказала об этом Вацлаву, но деньги дала. Позже я как-то утром, к своему изумлению, увидела в одной из газет статью на политическую тему, подписанную моим именем. И в этой статье ее автор спокойно делил Австро-Венгерскую империю на части! Я позвонила Кинтане и сразу же заявила, что автором этого была не я.
Позже Б. еще распространил клевету о том, что Вацлав и С. будто бы находились в любовной связи. Я рассмеялась ему в лицо. Я прекрасно знала Вацлава: он бы первый рассказал мне об этом. Б. также хотел сводить нас на бесстыдные кинофильмы, но Вацлав отказался пойти и сказал: «Фамка, я бы не хотел видеть Б. в нашем доме. Мы, конечно, можем помогать ему деньгами».
После этого нас никогда «не было дома», если он заходил. Но он был очень хитер: ухаживая за моей уже немолодой горничной-испанкой и обещая ей место у эрцгерцогини в Вене, он не только добился того, что она впускала его в наши комнаты, когда нас не было, но и давала ему нашу почту. Однако об этом мы узнали лишь позднее.
Настала годовщина нашей свадьбы. Священник, который нас венчал, устроил ленч в нашу честь, и Вацлав удивил меня неожиданными подарками — прекрасной сумочкой из тяжелого золота и косметичкой, украшенной сапфирами.
Павлова в это время танцевала в Буэнос-Айресе. Однажды мы встретили ее в ресторане гриль: она подошла к нашему столику и очень ласково заговорила с Вацлавом по-русски. Я смотрела на нее с любопытством, вспоминая ее телефонный звонок в то время, когда с Вацлавом произошел несчастный случай в США.
В отношениях с Русским балетом не все шло гладко. Но Вацлав продолжал делать свою работу, не показывая, что замечает отношение этих людей к нему. В театре стали происходить странные случаи. Вацлав наступил на ржавый гвоздь. «Как гвоздь оказался на сцене?» — спросила я. «Случайно». Потом однажды вечером, когда Вацлав тренировался, с решетки упал тяжелый железный противовес. Вацлав инстинктивно отпрыгнул в сторону, и только его быстрота спасла ему жизнь. Было приказано провести расследование. Результат: «несчастный случай». Я стала задумываться по поводу этих случаев и сказала о них Кинтане. Он согласился со мной. В контракте Вацлава был пункт, по которому он должен был уплатить двадцать тысяч долларов, если не сможет выполнить условия контракта. Кто-то мог иметь желание направить руку судьбы. Поэтому Кинтана, который был выдающимся адвокатом, договорился с властями о том, чтобы Вацлава охраняли сыщики. Они приходили за кулисы.
Однажды нашу гостиницу окружила толпа какого-то сброда, сильно ненавидевшего немцев; эти люди начали угрожать, и администратор Гавуцци пришел ко мне и пожаловался, что мой родственник напал на него в газетах — заявил, что он незаконный сын кайзера и шпион. Он думал: это, вероятно, случилось из-за того, что он приказал не пускать Б. в эту гостиницу после одного скандала, который едва не стоил моему родственнику жизни, а мне свободы.
Однажды Вацлав, войдя в свою комнату, увидел, что там его ожидает Б. Мой родственник настаивал на том, чтобы поговорить с ним, и быстро начал рассказывать Вацлаву, что я была его любовницей и любовницей С. Когда я расслышала голос Б., я сначала пошла в эту комнату сказать ему, чтобы он не утомлял Вацлава своими разговорами. Но когда я услышала его гнусную ложь обо мне, то замерла на месте. Я вспомнила, как однажды мой родственник пожаловался на жару, разделся и надел халат Вацлава, а потом лег на кушетку и попросил меня подойти и посидеть рядом с ним. Но я отказалась и попросила его одеться и уйти. В то время я не думала, что у него могут быть какие-то скрытые причины так вести себя, но теперь поняла весь его план. Поскольку, беря деньги взаймы, он не мог получить от меня всю сумму, которую хотел, он теперь применял другие методы. Я схватила револьвер и медленно открыла дверь. Вацлав стоял неподвижно, бледный, но очень спокойный. «Пожалуйста, сейчас же покиньте этот дом; моя жена выше всей вашей клеветы, и, что бы ей ни было угодно сделать, она права». К счастью для Б., пока Вацлав произносил эти слова, меня окружили администратор и служащие отеля, и они выставили моего родственника на улицу.
Но Б. был безжалостен. Его следующим делом стало нападение на Вацлава, которого он обвинил в шпионаже в пользу Австро-Венгрии, и обвинил в той самой газете, в которой, по его словам, раньше кто-то из Русского балета собирался напасть на Вацлава. Кинтана немедленно начал в суде процесс по обвинению в клевете, и Б. получил приказ признать, что все его заявления были ложью. Выяснилось, что Б. уже был на очень плохом счету в полиции, так как было известно, что он побывал в английском, французском и немецком посольствах и предложил свои услуги им всем одновременно. В одном из этих посольств кто-то рассказал нам, как Б. описал им в общих чертах свой план начать революцию в Венгрии и подорвать мощь австро-венгерской армии, если союзники дадут ему на это денег. Однако ему сказали, что революции делают те, кто находится на месте их возникновения, а не за тысячи миль от него.
Все это время Вацлав проявлял необыкновенное спокойствие. Но на его напряженном и бледном лице я видела то выражение, которое было у него, когда мы были интернированы в Венгрии. Мы оба горячо желали мира и покоя. Было печально, что Вацлава должны оберегать сыщики, чтобы он был в безопасности среди своих братьев по делу. Люди в труппе признавали, что Вацлав жил только ради своего искусства и был недоволен всем, что не достигало совершенства. Они говорили: «Нельзя найти более истинного артиста», но считали его упрямым, так как он требовал очень высокой точности исполнения. Они неверно понимали его огромную сдержанность и считали его снобом. Они прозвали его «Тихий Колокол» за то, что он очень мало говорил, но по-английски это сочетание слов можно понять и как «гантеля». Артисты Мариинского театра были другими: они по-настоящему любили Вацлава, и я молилась, чтобы сезон скорее кончился.
Вацлав танцевал в «Шехерезаде». Он изменил свой грим, который теперь был темного серебристо-серого цвета. Глядя на него, я забывала о всех наших бедах. Однажды в финале, когда солдат гонится за ним и наносит ему удар по голове, зрители с криком вскочили со своих мест — и я вскочила тоже, хотя видела «Шехерезаду» уже больше чем сто раз. В своем последнем прыжке Вацлав, на самый короткий миг коснувшись головой пола, рванулся вверх усилием мышц шеи, задрожал и упал. Я побежала за кулисы, но Вацлав был там и тренировался — отрабатывал антраша. Его казнь была такой убедительной, что мы все подумали, будто он получил травму.