«Нет, я не буду, я не могу».
«Покажите нам контракт, который есть у Дягилева, как он утверждает, и тогда Нижинский будет танцевать, — сказала я. — В любом случае, вы не имеете права арестовать меня: я гражданка России и не работаю в Русском балете. Если вы сейчас же не отпустите меня, я сейчас же пожалуюсь в посольство».
Префект почувствовал себя не слишком уютно, но отпустил меня, хотя и с очень большой неохотой. Сопровождаемая сзади сыщиком, я бросилась к телефону, позвонила в Мадрид герцогу Дуркалю, а он сообщил мадридским властям о том, что произошло. Меньше чем через час из Мадрида пришел приказ немедленно отпустить нас, и сеньор Камбо, выдающийся испанский адвокат, приехал, чтобы защищать нас в дягилевском деле.
Теперь барселонские власти поняли, что совершили огромный промах, и стали рассыпаться в извинениях. Ждать подходящий поезд было уже поздно, поэтому мы вернулись в гостиницу. Там нас ждали Дробецкий и директор-испанец. Директор сразу закричал: «Публика разочарована, зрители сдают назад билеты сотнями. Они хотят видеть, как танцуете именно вы. Я разорен, потому что должен заплатить Дягилеву, что бы ни случилось, а теперь я не заработал ни песо. И прошлый сезон тоже был у меня неудачный».
Вацлав пожалел его: «Ради вас я сегодня буду танцевать. Пожалуйста, скажите публике, почему я опоздал».
На следующий день Камбо обсудил с нами эту ситуацию. Испания была единственной страной, в которой телеграмма была обязывающим контрактом, поэтому Вацлав был обязан ехать в Южную Америку. Теперь он очень жалел о том, что не прислушался внимательней к хитрому совету Лоуренса Стейнхарта и не показал ему черновик телеграммы, который был написан Костровским и X. Но Камбо заверил нас, что Дягилев должен будет предоставить Вацлаву те условия, которые он попросит. Поэтому он составил договор, в котором было сказано, что Вацлав желает поехать в Южную Америку и что его заработная плата будет такой же, как в США, и будет выплачиваться ему в золотых долларах за час до поднятия занавеса перед каждым спектаклем. Я настояла на этом условии, потому что не хотела потом судебных процессов. Если это положение не будет выполнено, договор теряет силу. Такую статью договора придумала Фанни Эльслер после того, как ее много раз обманули нечестные импресарио. Вацлав соглашался выступать во всех ролях, первым исполнителем которых он был. Неустойка в случае разрыва договора была двадцать тысяч долларов. Я и Камбо пошли с этим договором к Дягилеву.
Он принял нас в своей гостиной и вел свою обычную тактику — сидел спиной к окну и давал говорить другим, а сам слушал. Контракт был составлен так умно, что в нем выполнялись все дягилевские условия, но не было никакой возможности для хитростей и уловок по отношению к Вацлаву. Когда Дягилев ставил свою подпись под контрактом, мои мысли вернулись к нашей встрече много лет назад в гостинице «Бристоль». Какая огромная разница была между тогдашней ситуацией и теперешней и все-таки до чего они были похожи!
Вскоре после этого к нам явился с визитом губернатор в парадном мундире и белых перчатках и с огромным букетом. Он пришел извиниться за арест, из-за которого, похоже, очень сильно волновался, и попросил Вацлава замолвить за него слово при дворе, то есть сказать, что его не следует упрекать за этот случай.
После этого мы на несколько дней вернулись в Мадрид и оттуда отправили Киру в Лозанну.
Дягилев, его шестнадцать танцовщиков и танцовщиц и Масин уехали в Италию, а в середине июля мы вместе с труппой отправились в Южную Америку. На этот раз труппа была в руках Григорьева. Вацлав, похоже, был измотан волнениями последних дней и особенно дягилевским ударом, который открыл правду и ясно показал, как относится к нему Дягилев. Теперь Вацлав знал, что согласие между ними невозможно и не наступит никогда.
Во время этого переезда Мишель сказал о том, как он жалеет, что Сергей Павлович и Вацлав не могут поладить друг с другом. «Я хотел этого, я сделал все, у меня сердце разрывается из-за этого», — ответил Вацлав.
В Кадисе было похоже, что за нами постоянно кто-то ходит. Может быть, они боялись, что мы не сядем на корабль?
Мы отплыли на корабле «Королева Виктория-Евгения». Это судно было последним словом моды по роскоши, но человек не чувствовал себя на нем дома, как было на «Эйвоне». Однако мы быстро устроились на новом месте, и Вацлав сделался очень занятым: он стал преподавать Костровскому и X. свою систему записи и обсуждать ее с Чекетти.
Маэстро в этом путешествии был печальным и подавленным. Ему не нравилась бродячая жизнь, которую вел в последнее время Русский балет, и он не одобрял поступок Дягилева. Покачав головой, он спросил меня, напоминая о предупреждении, которое сделал мне много лет назад в Будапеште: «Ну как, греет вас солнце хоть сколько-нибудь?»
«Маэстро, я совершенно счастлива в нашем браке, и Вацлав тоже. Нас печалит только поведение Сергея Павловича».
«Да, да, я знаю. Я был в Лондоне, когда пришло известие о вашей свадьбе. Телеграмму о ней отдали Дягилеву в „Савое“. Его лицо стало белым как мел, и он упал в обморок. Это, должно быть, был страшный удар. Эти русские — странный народ. Тридцать пять лет я учил и сам изучал их. Они мои друзья, я люблю их, но в них есть что-то, чего мы, европейцы, никогда не сможем постичь — никогда. Я очень надеюсь, что ваш брак не принесет вам несчастья. Сергей Павлович не должен был смешивать любовь и искусство: это очень большая ошибка. А вы, девочка, должны были бы продолжать уроки: я так упорно работал с вами, и вы были очень многообещающей ученицей. Но теперь я устал и больше не буду ездить. Это моя последняя поездка».
Вместо Монтё у нас был новый дирижер Ансерме, которого Дягилев незадолго до этого открыл в Лозанне. Нам казалось, что он даже близко не напоминает Монтё по качеству дирижирования. Было похоже, что труппа снова разделилась на две партии — сторонников и противников Вацлава. Новый дирижер, похоже, был на стороне противников, которых возглавляли Г. и Кременев. Мы обращали на них как можно меньше внимания и проводили много времени с Андре, Брюле и Режиной Баде. Брюле называл Вацлава «Бог Танца»: так его всегда называли во Франции.
Среди многих пассажиров, которые старались сблизиться с нами, был один молодой чилиец, типичный жиголо, прекрасно воспитанный и прекрасно одетый. Он был племянником какого-то испанского маркиза, от которого, очевидно, унаследовал титул и состояние. Но в это время он был совершенно без денег, и мы все считали, что он ищет себе богатую наследницу в жены. Он был немного авантюристом, но был забавным, великолепно играл в бридж и божественно танцевал танго. Вацлав никогда не позволял мне танцевать современные бальные танцы. Он очень не любил фокстрот, гризли-бир и другие танцы, модные в то время. «Это не похоже на вальс и даже на бостон — это просто трут пол». Но танго Вацлаву нравилось, и Вацлав с интересом учился ему у того чилийца — Жоржа С. Уроки, разумеется, сделали нас и С. большими друзьями. Он пытался ухаживать за мной, и было похоже, что это очень забавляло Вацлава. Он был полностью предан Вацлаву и всюду следовал за ним, как верный пес. «Я бы хотел иметь возможность быть полезным ему как друг или секретарь. Прошу, позвольте мне помочь вам с почтой». Но я не позволяла: в нем было что-то, что настораживало меня, — его желание было слишком горячим.
Мадам Костровская казалась еще грустнее, чем всегда; однажды она позвала Вацлава на помощь, и тогда он рассказал мне, что у Костровского часто бывают припадки, во время которых тот теряет сознание и падает на пол. Вацлав беспокоился о нем и решил после нашего приезда на место посоветоваться с врачом.
В Рио нас приветствовала группа друзей и весь штат российского посольства. Мы немедленно уехали в Сильвестре, в ту гостиницу, где жили за три года до этого. Наше ближайшее окружение состояло из кружка дипломатов и нескольких бразильских семей. Мы много виделись с послом США Эдвином Морганом и музыкальным издателем Наполео Г., знакомившим нас с местной музыкой, которую Вацлаву было приятно узнать.